В один прекрасный майский день, незадолго до отправления кораблей, произошло нечто необычное. Оказались осквернены гермы, стоявшие по всему городу и составлявшие важный элемент его религиозной географии. Эти каменные столбы с бородатой головой наверху и выступающим ниже фаллосом изображали Гермеса – божественного покровителя границ, путешествий, посланий, изменений[54]. Считалось, что они защищают от зла и приносят успех в любых предприятиях. Их разрушение было бы дурным предзнаменованием в любое время, но в городе, охваченном лихорадкой шовинистических страстей, оно вызвало нечто близкое к коллективной истерии. Началось расследование, которое выявило и еще более страшное святотатство. Оказалось, что компания нетрезвых молодых людей издевательски изображала чрезвычайно священные мистерии, проводившиеся каждый год в Элевсине. В них посвященные, находившиеся под воздействием дурманящих веществ и ритуалов, подробности которых держались в строжайшей тайне, получали новое понимание смертности. Распоряжение элевсинскими мистериями, к которым относился с благоговением весь греческий мир, было одним из тайных духовных средств в арсенале Афин. Они связывали город с порогом между жизнью и смертью. Утверждалось, что ужасающее святотатство произошло в доме Алкивиада, и он, возможно, даже участвовал в нем.
Ответы на вопросы о том, кто именно изуродовал гермы и кто насмехался над мистериями, уже не получить никогда. Однако ясно одно: такие слухи были чрезвычайно действенным оружием психологической войны для всех тех, кто хотел привести город в отчаяние и добиться провала сицилийской экспедиции. Простые афиняне чрезвычайно серьезно относились к частным и общественным ритуалам, которые управляли их жизнью.
У напыщенного чванства афинской аристократии, уверенной в своей способности управлять делами людей и проникать в тайны жизни, был свой противовес – религиозные чувства простого народа Афин, верившего, что для продолжения существования города важно оказывать богам, святилищам и ритуалам должное почтение. Молодые щеголи, одаренные богатством, красотой и умом, вероятно, не считали себя обязанными склоняться перед какой бы то ни было властью, божественной или человеческой. Такого рода заносчивые люди обычно считают, что могут устанавливать всюду, где они окажутся, свои собственные правила. В Афинах таких было множество, и Алкивиад был всего лишь самым заметным образчиком. Но на другом конце спектра находились порядочные, простые, суеверные люди, которые ощущали, что богов города нужно умилостивлять, и были готовы видеть в любых несчастьях кару за святотатство.
В течение следующего десятилетия удача то улыбалась афинянам, спартанцам и даже персам, которые вновь вмешались в греческие дела, оказав поддержку Спарте, то вновь отворачивалась от них. Так же резко и стремительно изменялись и личные приверженности Алкивиада. Когда все было кончено и Афины были вынуждены просить мира на унизительных для себя условиях, некоторым казалось, что в конечном счете в этом виноват именно он, втянувший родной город в рискованные авантюры. Другие настаивали, и не без оснований, что всякий раз, когда к советам Алкивиада последовательно прислушивались, это приводило тот лагерь, в котором он оказывался в данный момент, к блестящим успехам. Алкивиад был одним из командующих армадой, отправившейся с большой помпой из Афин на Сицилию в середине 415 г. до н. э. Однако, как только он прибыл в порт Катаны[55], его вызвали обратно в Афины, где он должен был предстать перед судом по обвинению в богохульстве. Он пообещал вернуться в родной город на собственном корабле, но в самом начале пути ускользнул от сопровождавших его судов и перебежал в Спарту, где немедленно начал давать своим новым хозяевам превосходные военные советы. Как только он сделался спартанским специалистом по военной стратегии, он помог обратить ход войны на Сицилии против Афин и их местных союзников. Можно даже сказать, что в спартанском лагере он стал настоящим «ястребом». Если спартанцы не окажут самую энергичную помощь Сиракузам, главному проспартанскому аванпосту на Сицилии, афиняне могут по-настоящему войти в силу и создать империю в Западном Средиземноморье, в том числе в Северной Африке: таково было предостережение Алкивиада, и оно было услышано.
Какую бы роль ни сыграли его советы, не прошло и двух лет, как сицилийская экспедиция закончилась полным поражением афинян, несмотря на вызванные ими подкрепления. Около 7000 воинов, бывших гражданами Афин, были взяты в плен и загнаны в каменоломни, в которых их оставили в полуголодном состоянии. В течение нескольких месяцев большинство умерло. Фукидид называет сицилийское поражение афинян, потерявших около сотни кораблей, важнейшим событием войны[56], «самым славным для победителей и самым плачевным для побежденных».
56
Более того, Фукидид пишет: «Это было важнейшее событие не только за время этой войны, но, как мне кажется, во всей эллинской истории, насколько мы знаем ее по рассказам» (История, VI. 87). –