И еще говорят, что Александр Павлович последние дни здорово сердитый и расстроенный: будто бы получил от большого начальства строгий выговор за то, что его не пускали в добровольцы, а он грозился уехать без спроса.
…У Петруся Жидких месяц назад нашелся отец, а на прошлой неделе, сразу же за письмом, пришла на него похоронная, и теперь Петрусь никуда не ходит.
…На Исети, недалеко от парома, всю реку перегородили лесами: готовятся строить железнодорожный мост без единой подпорки. И от Красногорска еще одна железная дорога — на Челябинск.
— И плотину делают за тем мостом, километра за четыре. По Исети, может, пароходы пойдут…
— А куда?
— Хэ, куда? А на Тобол и дальше.
— А как же они через плотину-то перелезут?
— Через шлюзы, как на Москве — Волге, канале.
— Шиш тебе! Никакого шлюза и не строят.
— А вот поглядим после войны…
— Поглядим…
И вдруг врывалось, обрывая разговор:
— А к осени, говорят, по карточкам хлеба не прибавят.
Наступала тишина.
…К Афоне неожиданно явился в гости Степан Лямин.
— Принимай дружка, Афоня! — крикнул он еще издали и без приглашения присел на чурбак. Объявил: — А нонче я, слышь, пирую! Совсем край пришел мне. Луковка есть?
Афоня вынес ему луковицу и кружку, уселся поудобнее, пригляделся к Степану: с начала войны не видел его выпившим.
— Ну уж и край? — не то не поверил, не то спросил Афоня.
— А вот и — край! — стукнул Степан кулаком по коленке. Потом полез за пазуху и вытащил недоконченную поллитровку, поглядел на нее с сожалением: — Ишо довоенная.
Налил себе в кружку, выпил. Закусить забыл. Уронил голову.
— Остался я, почитай, один! — сказал горестно. — Последних лошадушек проводил сегодня в армию! Отвоевался.
И всхлипнул.
— Да ты погоди, Степа! — ласково тронул его Афоня. — Как это всех?
— А так: осталися Коурая да Челка, можно сказать, одногодки мои. И работницы такие же.
— Как же вы теперь, путейцы?
— А так: автомашину получили, на баклушках деревянных, сказывают, ездить станет. Петька Кременчугов с утра уж её растапливает, пробовать зачнет.
— Н-да…
— А я — вот!.. — и он выпил остатки. — С Нагуманом Садыковым завтра кобыл на спичках разыграем и останемся каждый при своем хвосте. Ковать победу!..
— А ты не ярись, — вдруг одернул его Афоня. — Может, там вокурат твоих-то лошадей и не хватает для победы. А ты как думал?
— Афоня, родимый, разве я про то? Я же по характеру-то шибко отчаянный, мне бы только и воевать. А я? Итак с самого начала оборону в конюшне держал, а теперь и этого лишен. Куда мне?
— Найдется куда. — И спросил строго: — А почто пьешь?
— А как же? Я же сегодня в армию проводил…
— А девчошки, поди, не кормлены.
— Чего?
— А то!..
Афоня поднялся разгневанный, хлопнул дверью, оставив растерянного Степана на чурбаке.
…В один из погожих дней пошел Афоня в березовую рощу. Солнечный свет столбами просекал зеленый шатер деревьев, останавливался на тихих холмиках, словно хотел обогреть их. Афоня подошел поближе, сразу приметил, что некоторые могилы осели совсем. Пожалел, что не прихватил с собою лопаты. Услышал вдруг:
— Рабочих надо прислать. А то неладно получается.
Обернулся и увидел Завьялова. Пошевелил шапку:
— Наше почтение, Александр Павлович.
— Здравствуйте, дорогой. Тоже вот зашел поглядеть. Непорядок, говорю…
— Год всего прошел, а вон уж сколько, — сказал Афоня. — Да еще прибавится.
— Наверное, — невесело согласился Завьялов.
— Как зимовать-то станем, Александр Павлович?
Завьялов ответил не сразу. Смотрел куда-то в сторону, за рощу, видел свое.
— Трудно придется, Афоня. Трудно. С хлебом лучше не станет, да и со всем другим.
— Откуда и хлебу-то? Края-то хлебные под чужим сапогом.
— Не только это. Армию надо кормить, одевать, оружия вдоволь дать. Трудно, трудно… Да и погода, как назло, нынче.
— Изменщица, — сказал Афоня. — Там война, а тут… Ребятишек шибко жалко.
— Ребятишек… Меня уж замучили: из школы уходят, а им по пятнадцати не всем. На работу брать нельзя: преступление. Был я недавно в депо, смотрю, сидит Санька Ялунин, ревет. На паровоз, говорит, не берут кочегаром, а я уж сам ездить умею. Не поверил я, поднялись на машину. А он, подлец, все ведь сделал, как полагается: и реверс перевел, и тормоза отпустил, и регулятор всего на две осечки сначала… И свистнул, понимаешь ли, так весело! Спрашиваю, в каком классе? В шестом, отвечает. Не мог отказать: приходи, говорю, на следующий год… А сам смотрю на него и думаю: ведь девять тонн угля тебе за смену надо переворотить. А что делать? Приходят ко мне с матерями, плачут, просятся на работу.