Часы сначала провел в молитве, хотя с принуждением, а потом сидя, более свободно и сосредоточенно. После чая опять час помолился, и жар в теле как будто успокоился, и я кончил молитву, продолжив свой дневник, начиная с 6-го числа, и принимал на исповедь. Днем не отдохнул, заснул перед бдением, ибо жар в теле совсем не проходил. Вечером в 10 часов (4 часа пополудни) с трудом ходил и особоровал болящего брата. Изнемогши, с вечера не мог уже молиться внимательно. И всю ночь продолжалось перемежающаяся лихорадка — то жар, то холод. С двух до восьми часов я не вставал с постели. Молитва творилась в полусознании сонном, немного посидев и походив. В девятом часу опять лег, чтобы отдохнуть перед Литургией.
8 сентября
К утру (11 часам) жар успокоился немного, так что я благополучно отслужил Литургию и братию причастил. А после Литургии, хотя в большом изнеможении, сходил причастить больного Св. Тайн. После чая вместо обеда лег отдохнуть, но мало спал, ибо жар в теле не прошел совершенно, и к молитве усердие и способность ослабели, а тут некоторое время против воли занял посетитель Хартафилак, письмоводитель из Лавры, и ученый разговор с ним добавил рассеяние ума. Прилег после него еще отдохнуть, но сон не приходил и молитва ослабела, и я пошел продолжать записывать свой дневник. Вот какая моя слабость в молитвенном подвиге: малая болезнь телесная, малое стечение были и обстоятельств — и ослабела не только прежняя ревность к молитве, но и обычное продолжение сего подвига с одним “внешним деланием”. Нужна постоянная ревность к молитве с понуждением себя и Божия помощь, “яко без Мене не можете творити ничесоже”. Воздвигни, Господи, силу Твою и прииди во еже спасти нас.
За чаем после обеда мой сотрудник заметил, что навык ко всегдашней непрестанной молитве — основание умносердечной “художественной” молитвы. Так как мы всегда не можем еще, по немощи нашей, творить молитву “художественными” приемами, что требует вначале напряжения душевных и телесных сил, то нам для постоянства непрерывности молитвы нужен наперед навык к простой словесной молитве без художественных приемов. Эту свою мысль он после подтвердил местами из второго тома “Странника” (стр. 67—68). Сообразив сии опытные наставления святых отцев (выше им перечисленные), приходил к тому истинному заключению, что главный, единственный и удобнейший способ к приобретению дел спасения и духовного совершенства есть частность, беспрерывность молитвы, как бы она ни была немощна... “Частность молитвы непременно произведет навыкновение и обратится в натуру, привлечет по времени ум и сердце в достодолжное настроение. Частность в молитве есть единственный способ к приобретению чистой и истинной молитвы, есть самое лучшее и самое действительнейшее приуготовление к молитве и вернейший путь к достижению молитвенной цели и спасения” (Из “Рассказов странника” о благодатном действии молитвы Иисусовой под редакций игумена Серафима, 1933. Перепечатано с первого издания Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, Сергиев посад, 1911, цензор Никон, Епископ Вологодский).
Из Аввы Варсонуфия: Вопрос 428-й: “Хорошо ли всегда помышлять о Боге в сердце своем или сердечно молиться Ему без содействия языка? Когда случается, что я упражняюсь в сем, мысль моя погружается в рассеянность — я ощущаю тяжесть и мне видятся как бы какие предметы и призраки, и пребываю как бы в сонных мечтаниях. Ответ: не уклоняться умом и не погружаться сильно в рассеянность или мечтание есть дело совершенных, могущественных управлять умом своим и содержать его всегда в страхе Божием. А тот, кто не имеет постоянного трезвения к Богу, увлекается, передавая размышления свои языку. Подобно сему видим и на плавающих в море: те из них, которые искусны, смело ввергают себя в море, зная, что оно не может потопить хорошо обучившихся искусству плавания. Начинающий же обучаться сему искусству, почувствовав, что он находится на глубоком месте, из опасения утонуть, спешит выбраться из глубины на берег и, отдохнув немного, снова бросается в глубину, и упражняется таким образом, чтобы совершенно узнать это искусство, пока достигнет степени изучивших оное прежде него”. Вышеприведенные слова вопроса и ответа мой собеседник относит к “художественной” и простой словесной молитве в том смысле, что немощные не всегда должны увлекаться в первой, только по временам — 1 час, 2 и т. д.
Когда же утрудится в ней по своей немощи, то должен возвращаться ко второй, совершаемой “при содействии языка”. (Вопрос). В том смысле он понимает и слова (ответа) “увлекается, передавая размышление свое языку”. Последние слова как-то мне непонятны, как он доказывает его мысль: чтобы избавиться от мечтаний, бывших в умносердечной без слов молитве., нужно переходить на прежнюю словесную (без особого внимания), свойственную новоначальным, только как в “Страннике” пишется. Мне же кажется, тогда только простая молитва избавит от увлечений и мечтаний, бываемых у немощных умносердечных молитвенников, когда они внимание ума будут влагать усилием в каждое слово молитвы, что им возможно как упражняющимся уже в умносердечной молитве, что есть один из приемов “художественной” молитвы. В этом смысле и нужно понимать слова ответа: “передавая размышление свое языку”, т. е. свои прежние умносердечные помышления (о Боге) и сердечную молитву содействию и управлению словесной, не простой только, но и внимательной к словам молитвы, держать в ней свой ум на якоре от увлечения и мечтания его. Как и Священноинок Дорофей пишет: “Егда что делаешь прилежно нужнейшее или помыслы насилуют зельне уму, или дремание и сон одолевают, тогда подобает устнами и языком молиться прилежно, дабы внимал ум гласу” (глава 32).