— Невозможно, — сказали ему небесные посетители, — вставай и иди за нами.
В сопутствии сих светоносных мужей Онуфрий встал и пошел за ними. Потом пришли они в некое открытое и обширное место, которое было все залито необыкновенным светом, где на прекрасном и сияющем как бы от солнечных лучей троне в величии восседал Царь, к Которому блаженный подошел и поклонился до земли. В это время Царь обратился к предстоящим и, указывая рукой на одно светлое место, сказал: «Вот для него готова уже обитель». При сих словах Онуфрия оставил тонкий сон и он проснулся, чувствуя в сердце своем небесную радость. Прославив Бога, утешившего его чудным видением, он усердно просил в молитве своей и святого Василия Великого, так как эта ночь была его памяти, чтобы и он походатайствовал за него у Престола Божия своими благоприятными молитвами. Но каковая же печаль объяла его сердце, когда он в следующую ночь уже не ощущал той небесной радости и вместо оной наступил страх и трепет, и он стал чего-то страшиться. Видя себя в таком состоянии, он со слезами обратился к старцу Григорию:
— Отче! Божественный огнь, который согревал сердце мое, угас! За что я, окаянный, лишился этого утешения?
— За гордость, — отвечал ему Григорий, — ты возмечтал о себе нечто великое, и за это скрылась от тебя благодать Божия.
— Увы мне, окаянному! — с рыданием и стонами сказал Онуфрий. — Какого я лишился драгоценного дара! Что теперь скажут св. отцы и братья афонские! Вместо того, чтобы услышать им о новом мученике и порадоваться моему спасению, они услышат о вторичном моем отречении от Христа. Увы мне, грешному! Увы мне, несчастному!
Выплакав свое горе, он упал к ногам Григория и, лежа у его ног, укорял себя за то, что не мог сохранить Божественного утешения. Потом стал на молитву и до тех пор изливал оную пред Сердцеведцем, пока опять не почувствовал в сердце своем той угасшей теплоты, которая было его оставила.
Чувствуя себя в мирном устроении, он, с детской простотой обратившись к Григорию, с радостными слезами на глазах сказал:
— Отче! Благословен Бог, мне теперь опять хорошо.
На утро Григорий взял предосторожность, дабы опять Онуфрий не впал в духовную гордость, так как коварства злобного врага сильны, который, рыкая, как лев, ищет, кого поглотити, и тем более и сильнее вооружается на тех, которые мужественно отражают все его нападения. Древняя злоба не дремлет и готова воздвигнуть тучи своих коварств, лишь бы только найти в подвижниках Христовых хотя малейшую слабость. Поэтому опытный старец Григорий, дабы смирить все помыслы Онуфрия и чтобы он отнюдь не надеялся на себя, повелел ему просить у всех, в том доме находившихся, за себя молитв, припадая к их ногам и лобызая оные. После этого в тот же день блаженный Онуфрий заключился в церковь, где начал молиться с воплем, изливая пред Сердцеведцем скорбь тоскующей своей души.
Григорий, слыша Онуфрия молящегося с воплем, на сей раз не препятствовал ему явно изливать свою печаль пред Отцом Небесным, ибо видел, что его гласная молитва исходила из сердца, согретого Божественной теплотой; и, чтобы не смутить молящегося, уже после, когда блаженный окончил свою молитву, Григорий из предосторожности заметил ему, говоря: «Разве ты не слышал, что сказал Господь в Евангелии: Да не увесть шуйца твоя, что творит десница твоя (Мф. 6, 3). Для чего это ты тщеславишься и творишь твою молитву гласно? Конечно, для того, чтобы тебя все слышали и хвалили. Несчастный! Опять ты впал в гордость и погубил труд свой. Опять ослепила тебя духовная гордость!»
Блаженный, слыша от старца Григория сии слова, с кротостью отвечал ему: «Согрешил, отче! Прости меня и помолись за меня Богу, чтобы Он избавил меня от сетей диавольских». Но опытный Григорий, видя глубокое смирение Онуфрия, в душе радовался за него, так как выговор сделан был ему, собственно, для того, чтобы вести блаженного к подвигу мученическому путем смирения и таким образом низложить всезлобного и гордого диавола. Цель его была достигнута, и теперь-то он начал приготовлять его к подъятию страданий во исповедание имени Христова. Всю предшествующую ночь провели они вместе на молитве, потом, приобщившись св. Христовых Таин, Григорий одел Онуфрия в мирские одежды (волосы на голове и бороде были обриты еще с вечера) и, как только забрезжило утро, отпустил его с пожеланием совершить благополучно мученический подвиг.
На дороге он встретился с одним христианином и при разговоре с ним, видя его благонамеренным, открыл ему свое желание пострадать за Христа. Добрый христианин порадовался и при этом заметил, что у него к довершению всей турецкой одежды недостает красных башмаков, которые в этом случае были необходимы, и купил ему оные. Потом пошли они в храмы Пресвятой Богородицы, именуемой Обрадованной, и св. Матроны Хиоградской, где отслужили молебен Царице Небесной, прося подкрепления и помощи у Богоматери, и уже отсюда Онуфрий пошел в мехкеме (судилище).
Пришедши в мехкеме, он спросил у сторожа: можно мне видеть председателя?
— На что тебе он? — отвечал сторож.
— Имею к нему заявить дава [15].
— А есть у тебя фетуфа?
— Нет, — в замешательстве отвечал Онуфрий.
— В таком случае невозможно видеть председателя, — отвечал ему сурово сторож.
Не достигнув цели, Онуфрий со скорбью пришел обратно в дом к тому доброму христианину, который купил ему башмаки. Но сей благонамеренный христианин успокоил его и посоветовал идти опять в мехкеме и там, никому не сказавшись, поднять занавес, отделяющий присутствующих от просителей, и таким образом можно проникнуть в их заседание.
Выслушав совет, Онуфрий пошел в мехкеме, где безбоязненно поступил по совету доброго христианина и, вошедши в присутствие, обратился к судьям со следующими словами:
— Пятнадцать лет тому назад в этом месте я получил опасную рану, и с того времени обошедши разные города и врачей, не получил исцеления, и все, как бы согласившись между собой, сказали, что рану мою никто не может залечить, как только одно лишь то место, где я оную получил, поэтому я опять пришел сюда, чтобы совершенно залечить ее.
— Какая же твоя рана, — спросил его кади (судья), — и что именно ты хочешь от нас получить?
— Рана моя, — отвечал мученик, — такого рода: будучи отроком, я по своему неразумию отрекся христианской веры пред вашими мусульманами, впрочем никогда не последовал ей, а всегда был истинным христианином и исполнял все христианские обряды. Но когда я пришел в совершенный возраст, тогда ясно как день открылось предо мной мое падение, которое я считал как бы за глубоко нанесенную в душу мою рану. После этого я обошел многие святые места для уврачевания себя покаянием, но помыслы мои не успокоились, а сердце до сих пор не находит покоя. Итак, проклинаю вашу веру с ложным вашим пророком Магометом и дерзновенно исповедую себя пред вами христианином. — Говоря это, он бросил пред ними головную зеленую повязку, одна часть которой попала в лицо кади, а другая муфтия.
Судьи, видя такое дерзновение святого, удивились, как это мог решиться на такую дерзость христианин; один же из них с гневом начал говорить святому: «Что ты, несчастный, делаешь? Подними и опять положи себе на голову эту святую вещь». Но мученик, улыбнувшись, начал укорять все их вещи, которые они называют святыми, и самую их веру со всеми ее обрядами.
Слыша хулу на свою веру, судьи злобно закричали: «Смерть этому человеку!» — и приказали ввергнуть его в темницу, забивши ноги в колоды. Когда святой мученик введен был в мрачное заключение, то томившиеся там в узах некоторые из христиан с участием спрашивали о его имени и отечестве, но страдалец Христов, скрывая истину, чтобы не дать подозрения, что он инок, отвечал им, что он из Тернова, а имя ему Матфей. Но, однако, святому долго не пришлось сидеть в темнице, ибо судьи в этот же день осудили его на смерть.
Когда вывели святого узника из темницы, то судьи еще раз спросили его, что он думает о себе, и когда узнали, что мужественный страдалец непоколебим в своем исповедании, приказали отрубить ему голову, а тело с одеждой бросить в море.