Дальше — больше. Все тоже самое проделал кудесник-оборванец. Эти данные были получены от мальца Уткира, тоже состоявшего в тайной канцелярии визиря на должности стажера. Этот оборванец даже позарился на скакуна, за что получил копытом в лоб. Тот тоже ничего не нашел и теперь спит.
Тягостное молчание уже начало раздражать Гурмуха. Раздражение пробудило в нем давно уснувший отважный и вольнолюбивый пуштунский характер, его бабка была родом из Афганистана, оттуда в качестве трофея и была увезена его дедом. Одним словом кровь бабки заиграла, Гурмух зарычал и бросился вон из круга света. Однако ловкий удар в лоб вернул его на место, пуштунская кровь угомонилась. Владелец караван-сарая начал готовиться к воссоединению с Природой.
«Бог создал Природу с её законами, — думал Гурмух, готовясь к смерти. — Можно сознательно следовать или не следовать им. Как рыба, которая может плыть по течению, а может плыть и против течения. Иногда даже рыбе требуется преодолевать огромные расстояния против течения, чтобы отложить икру в верховьях рек. Но рыба не может выйти из реки. Так же и мы не можем выйти за пределы воли Божьей, обладая своей собственной волей. Течение показывает природные законы, созданные Богом, а взаимодействие с ними — это уже дело собственной воли человека. Злодеяния, скупость, ненависть, жадность — это противоестественно и невыгодно, действуя так, человек встречает сопротивление Природы. Любовь следует проявлять в любом повседневном деянии, включая самые простые и обыденные вещи — и в этом выражается природа Бога. Сикхи всегда живут в оптимизме, радости и надежде. С такими настроениями и я иду навстречу с Природой…»
— Слушай меня внимательно, — услышал Гурмух голос визиря, а не Природы и он с радостью, оптимизмом и надеждой начал внимать ему. — Вопросы не задавай, все запоминай и знай, за твоими действиями будут наблюдать сотни моих глаз, твои разговоры будут слышать сотни моих ушей, твои мысли будут читать тысячи моих сознаний…
Алладин без лампы
Афоня проснулся от того, что почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Пялился Гурмух, заранее склонившись в подобострастном поклоне.
— Доброе утро, — запел сингх. — Как спалось, о ясный взор моей зари.
— А где Гуль… Фатима? — сразу поинтересовался путешественник.
— Заболел Фатима, — вздохнул Гурмух. — Вся лежит пораженная вчерашней ночью. Видать душевная рана у нее открылась от любви и нежности, — и хитро подмигнул Афоне.
«Вот зараза, — подумал Афанасий. — Уже растрезвонила».
А хозяин караван-сарая меж тем продолжал петь.
— Ой, счастье тебе выпало чужеземец, ой счастье, — суетился вокруг сингх. — Должен был ты ждать генерала, когда он приедет на доклад, но видно родился ты под счастливой звездой, все устроилось гораздо лучше. Прибыл в столицу знатный вельможа, как узнал про тебя, так сразу послал с приглашением в гости. Идти надо, Афанасий-ага, надо. Очень влиятельный господин. Уж он то, если сговоритесь, возьмет тебя за ручку и самолично прямо во дворец к падишаху проводит пред его ясные очи, да продлит Аллах его светлые дни. Этот вельможа запросто вхож в высокие чертоги. Очень тебе повезло, никогда так не везло, как сегодня повезло. Мне бы такое везение, ой, где бы я сейчас был, уж и не могу представить. Пойдем Афоня, пойдем, велено тебя одного привести, без твоих попутчиков, пошли скоренько.
Так сопровождаемый сладкими причитаниями Гурмуха Афоня оказался у ворот дворца всесильного визиря Чандры.
Ворота открылись, и чьи-то сильные руки схватили русского путешественника и довольно грубо затащили его внутрь. С той же проворностью уже другие руки развернули сингха Гермуха спиной к воротам и, чья-то нога придала ему ускорение, от которого хозяин караван-сарая отлетел на другую сторону улицы и чуть не врезался головой в забор. Давно известно, что нигде в мире и ни с кем тайная полиция особо не церемонится.
Афоню проволокли по бесконечным коридорам и втолкнули в комнату без окон, после чего он остался один. Обследования помещения ясности не добавили. Да и какая ясность? Одни шероховатые стены, темнота и тишина.
Сколько просидел в застенке Афоня не знал, только жрать ему уже хотелось не на шутку. Он уже пробовал стучать в дверь, призывал смилостивиться, но ответом была только тишина.