— Хватит того, что ты полжизни потерял.
— Не потерял, а посвятил. Бог требует, скелеты предков вопиют: отмсти! И ты это сделаешь! Иначе не будет смысла в бытии нашем. И потомки не поймут и не простят нас.
— Если будут у нас они, потомки!
Выходишь из дому, а из подворотни, словно дешёвые шлюхи набрасываются на тебя: инфляция, безработица, стагнация… Втелющев на митинге
Чего вы хотите?! Я такой и другим стать не смогу, потому что у меня и социализма общая родина! Втелющев, газетная статья.
Родину отнять можно. Нельзя лишить Родины! Гений.
Афоризм — самое короткое стихотворение. Афорист — прежде всего поэт. Автор.
— Терпеть не мог расплавленного асфальта: липнет, воняет, — первое, что сказал Максимильянц, войдя в опорный пункт милиции.
— Ещё один философ, — констатировал изнывающий от жары дежурный.
— А теперь я готов целовать этот асфальт, — продолжал Максимильянц.
— Откуда ты взялся такой? — спросил дежурный.
Максимильянц ткнул пальцем в небо:
— Откуда не возвращаются.
Выбранные места из магнитофонного протокола по «Делу о похищении трёх бичей с целью их эксплуатации на Цикадийской яйле в качестве чабанов с такого–то числа апреля по такое–то число августа такого–то года». Записи эти были переданы автору его двоюродным братом, ведшим расследование этого преступления.
— Были до нас там ещё трое, — рассказывал Максимильянц.
— А поточнее не вспомнишь?
— Я помню, да и то смутно, только два имени: Шост и Шекс. Кажется, так их называли.
— Аборигены?
— Один точно — нет. А другой? Затрудняюсь сказать.
— А третий?
— К нашему появлению… они уже были не люди.
— Как понимать это «не люди»?
— Ну, потерянные они были к тому моменту. Один из них кое–как разговаривал. А те двое — только мычали.
— Как ваш сторож?
— Ым от рождения.
— С чего ты взял, что от рождения?
— Он травку не жрал. Он вообще не жалился никогда. Это я со слов Луи, его сестры. Он просто дебил.
— А что было потом?
— Они ушли.
— Куда?
— Вниз, куда ещё. Мы ведь их сменили.
— Ты уверен? Ты сам видел, что они спустились?
— Однажды мы пришли к хибаре, а их уже нет.
— Мог ли Ым убить их?
— Что? — испугался Максимильянц. — Нет! Только не это. Он мог побить. Но чтобы до смерти, нет! При всём при том Ым добрый малый. Птичек любит. Главное ему не перечить.
— Вооружён?
— Калашником.
— Как ты думаешь, зачем ему оружие?
— Охранять поголовье.
— От волков?
— Там нет волков. Очень высоко. Они туда не могут влезть.
— А как вы влезли туда?
— Не знаю. Я обошёл всю яйлу по периметру. Троп никаких.
— Я спрашиваю: как вас туда доставили?
— Не помню! — виновато улыбнулся Максимильянц. — Мы перед тем выпили с хозяином. А когда проснулись, были уже там. Как в сказке, ей–богу!
— А ты не задумывался, что, прежде всего, Ым охранял вас.
— Приходило. Когда мы рыпнулись. Он пугал нас Калашником. Даже стрелял. Но я его не боялся.
— А почему ж тогда ты бежал оттуда?
— Надоело. Свободу люблю.
— Твои предшественники тоже любили. Но на них, можно подумать, так повлиял горный воздух, что они говорить разучились. Они, полагаю, тоже были когда–то людьми. Их использовали до конца, а потом убрали?!
— Как так убрали?
— А вот это мы с твоей помощью и выясним. Согласен?
— Надо корешей вызволять. Уж очень они там забурились.
— Хозяин часто бывает наверху?
— Бывает. Не часто. Обычно под вечер. А как появляется ни разу, убей меня гром, не знаю. Приходим, а он сидит возле хибары. Чай пьёт…
…китайцу и узкоплёночному ничего. А у меня как бы крыша поехала. Ещё бы. Ведь каждый день у нас было чем «ужалиться». Ну и началось. Картины стали видеться. Немые. На небо гляну, а там — кино. Никто не видит, а я наблюдаю. И они всё время меняются. То быстро, то не очень — как в клипе. А если какую мне захочется как следует рассмотреть, то она возвращается или даже останавливается, как на видаке.
А потом появился голос. Он–то и стал со мной разговаривать.
«Ты кто?» — спрашивал я у него. И он всячески увиливал, не отвечал прямо. Только однажды, чтобы отвязаться, ответил уклончиво: «Я — это ты». А мне более всего увидеть его хотелось. Но так ни разу и не удалось. Слышу его, прямо–таки рядом со мной разговаривает. Даже иной раз как бы за спиной моей стоит. Но так и не удалось на него — на этого диктора — посмотреть.