Из разговора прохожих:
— Кто такая Рэн?
— Одна из девственниц Пизы.
— Стриптёрша?
— Это слово звучит венерически.
— Простите, синонима не знаю.
После первого бокала лёгкого вина Рэн становилась грустной. Но после второго преображалась — начинала звонко смеяться. Длилось это до третьего. Выпив третий, она умолкала. Все знали, что Рэн следует отправить домой.
Однажды не уследили. Не увезли Рэн домой. И она выпила четвёртый.
— Рэн — неоспоримый факт моей жизни. И ежели я с ним смирился, то и всем, кто имеет со мной касательство, следует поступать так же (Пиза, из телеинтервью).
— Ты чего? — спросил Пиза Рэн, раскинувшуюся на тахте, покрытой бывшим государственным флагом.
— Пришла отдохнуть на хозяйском бархате.
— В контракте мы такого момента не оговаривали.
— И с другими работницами, насколько мне известно, вы не оговаривали некоторые, но всё–таки существующие моменты.
— Но ты ведь девственница?!
— Одно другому не мешает. Хотя конец один.
— В том–то и факт, что конец всего один.
— Я говорю в другом смысле, — не смутилась Рэн. А Пиза вдруг осознал, какие у неё колоссальные ноги. — То есть я имею в виду иной контекст.
— Что ж, посмотрим, какой у тебя контекст, коль пришла.
— Так вот, в конце концов, не оставаться мне всю жизнь пятнадцатилетней!
— Отстала от жизни, детка. Теперь этот порог значительно снижен.
— Надоело мне спотыкаться об этот порог. Вот!
— Эх ты! А я тобой так гордился.
— Конец света! — воскликнула Рэн, — Вас послушать, так аж в краску бросило!
Пиза присел на алый бархат, расшитый золотыми буквами.
— Ладно! Что с тобой поделаешь.
— А то вы не знаете, что надобно со мной делать!
— Придётся и ставку поднять.
— А вот этого не надо. Сразу поймут, что произошло.
— Ну, хорошо! Выпишу тебе премию.
— Годится, не откажусь.
Пиза схватил Рэн, по–борцовски поднял, но не бросил, а ловко поставил на ноги.
— А теперь дуй отсюда, пока я добрый!
— Ты не хочешь?!
— Что ты имеешь в виду
— Заняться конструктивным делом?
— Так теперь это называется?
— Каждый называет по–своему.
— А делает, как все?
— Как того хочет партнёр.
— Ну что ж, давай конструируй.
Рэн раздвинула ноги:
— Возьми её!
— Не обидится?
— Обрадуется.
Раздался треск, какой бывает, когда раскусываешь яблоко.
Её короткие серёжки бились, запутавшись в волосах.
В ало–розовом зеве камина
Занимается лава кармина.
— Видишь, какие мы, бабы! Когда нам сладко, нам больно.
— Придётся тебе родить мне сына или дочку. Возьми и роди!
— А теперь поза мисхорской русалки.
«Стриптиз — это тоже исповедь».
— Цикады орут, потому что раздеваются.
Пиза кряхтел, трепеща голосом, как с просыку.
— Как это хорошо, когда мысли оставляют сердце!
— Крошка вот–вот расплачется.
— Но ведь это же хорошо!
— Да. Но ещё лучше, когда наши малыши рыдают хором.
— Дуэтом.
— Позаботься о себе, малыш. Подумай о себе. И всё будет хорошо и у тебя, и у меня, сынок!
— Лучше, конечно, когда они плачут дуэтом.
— Сейчас я подзадам как следует. Пусть рыдают хором.
— Хором — это совсем другое.
Фригидный Гоша (надпись в общественном туалете).
Спасаюсь по–разному. Чаще всего памятью. Всякое вспоминается. Хорошим прошлым спасаюсь от скверного настоящего. Память — маяк на берегу жизни. Блеснёт. Осветит на миг окрестности. А мне достаточно. Успел увидеть, сориентироваться. И даже наперёд прикинуть, в грядущее.
Семивёрстов — Пиза:
— Как? Вот эта бритоголовая и есть знаменитая девственница?
— Да, это она, наша Рэн.
Из подслушанного:
— Наши аборигены, не правда ли, рослые люди!
— А мне так не кажется. Толстомордики, губошлёпы какие–то.
Пиза — Семивёрстов:
— Женщину люби — больше никаких удовольствий не предусмотрено. Любовь к ней — порука прочих добродетелей: веры и верности, надежды и надёжности, правды и правдивости, доброты и добропорядочности… Нет любви — нет ничего. Не надейся на верность и преданность женщины, которую не любишь. Если они и были, то мгновенно растают. Как туман. При первом же проявлении любви к ней другого.
Сокрушить женщину можно, заставить любить нельзя!