Соловьи в раю зимуют. Автор.
Если зайца долго бить по голове, научится спички зажигать. Чехов.
Степь сжимается в гармошку. Начинается предгорье. Потихоньку, понемножку поднимаемся наверх. И закладывает уши, и першит легонько в горле от высокой хвои горной, голубой, как белкин мех.
— Дядя Соя, но ведь вы умер!
— Не думай за это. Просто я перешёл на нелегальное положение.
— Но ведь закопали тебя!
— То был другой вместо меня.
— О! Господи!
— О нём ни слова. У нас не принято. Иначе и тебя закопают.
— Все дороги ведут в ад?
— Именно… Но ты слушай дальше: обо мне позаботились. Есть у нас человековод Жилда. Все телопроизводители под его началом. Он для нас и бригадир и учётчик!
— Дядя! Откуда вы взялся?
— Из Окаянии, то бишь Окоёмии. Автомолётом.
— Но как так можно. Чтоб?..
— Меня взял один э… Тофелем звать.
— Не то, не то вы говоришь. Разве оттуда можно… и что это такое автомолёт?
— Ну, такая вещь. С виду на рояль смахивает. Очень вместительный транспорт. Правда, много топлива жрёт…
— А на каком топливе он работает?
— На рапсовом масле.
— Что–ооо?
— В Окоёмии, то бишь в Окаянии тысячи полей засеяны рапсом, сотни маслодавилень. Очень экологичное горючее. После него эфир чистый.
Мажар затряс головой. Принялся ощупываться. И особенно тщательно обследовал поверхность всклокоченной своей головы.
— Ну ладно, племяш! Как хоть зовут тебя?
— Вы что не помнишь?
— Забыл. Когда туда попадаешь, всё, что было забывается.
— Мы ж с тобой были друзьями, вы же спасал меня столько раз.
— Может быть.
— Меня вот и на этот раз ловят. Хотят пришить. Помоги, как раньше.
— А за что пришить?
— Ну я это… Ну, как всегда, проигрался в пух. А отдавать, сам знаешь, нечем.
— Так скройся на время. Я не могу тебе помочь. Я занят.
— Давай рванём отсюда. У тебя ж машина.
— Не могу. Видишь, со мной товарищи. У нас тут задание по перевозкам. Надо сидеть на этом самом месте. Мы тут дежурим.
— В таком случае меня прикончит Бабуш.
— Ты не бойся. Я похлопочу перед бригадиром. Тофель и тебя возьмёт. Будем вместе работать.
— Я не подведу тебя.
— Себя, Мажар, не подведи.
— Никогда!
— Ну, всё! Показывай своих преследователей.
— Вон те трое!
— Как звать?
— Сонда, Бабуш и Сонша.
— Зови!
— Эй, пацаны!
Трое встрепенулись и пошли на зов.
Мажар отступил за машину. Соя вышел из неё. Ждёт, покачиваясь, словно простынка на верёвке: тонкий, белый.
— Сейчас будет больно. Недолго. А потом станет легко и просто, — сказал Соя, не открывая рта.
— Что такое?! — залупил зенки Бабуш.
Однако тут же почуял неладное. Развернулся и побежал прочь.
Мажар увидел, как Жилда, сидящий в машине, достал из красного кисета скорпиона, извивающегося хвостом, и принялся жевать его — с хрустом и причмокиванием, как ребенок зелёный абрикос.
Увидел эту картинку и Сонда, подошедший к машине раньше других, замер, словно в столбняке.
— Ты первый, — сказал ему Жилда.
И Сонда упал под ноги Сонше. Задёргал ногами, пустил жидкость из всех отверстий и туго выпуклыми глазами уставился в небеса.
— Как видите, длится это недолго, — сказал Соя.
— А что это с ним? — выдавил Сонша.
— Преставился.
— Как, почему, куда?
— Много вопросов, мало времени. Теперь твой черёд. Не бойся. Ну!
Жилда бросил в рот ещё одно смертоносное насекомое. Сонша рухнул рядом с приятелем.
— Дядя. Надо отсюда рвать, уматывать. Заводи мотор! — пришёл в сознание Мажар. — Многие видели.
— Никто, кроме тебя. Преставились и вся недолга. Хочешь, и тебе устрою?
— Нет, нет! Я ещё хочу пожить, дядя!
— Ну, живи. Всё равно мало осталось.
— Я ж молодой.
— Да пропащий. К тому же подоспела перестановка. Называется это таким словом. Ну ладно. Помоги погрузить оболочки — и чеши куда хотел.
Мажар погрузил трупы и, не прощаясь, чувствуя на себе плотоядный взгляд Жилды, поспешил прочь, покачиваясь и дребезжа в коленках.
Был момент, когда я чуть–чуть не назвал этот роман «Дорога в ад».
А ещё крутилось вокруг да около такое название: «Последний стриптиз». Вполне бы сошло, если бы не то, что стоит на титуле.
И я увидел, что Агнец снял первую из семи печатей. И я услышал, как было сказано громовым голосом одним из четырёх зверосозданий: ИДИ И СМОТРИ!
Посмотрел и увидел коня белого, а на нём всадника, имеющего в руках лук.