— Зачем–то ведь ложимся по двое.
— Не все это делают. Я, к примеру, сплю один. Мне лучше спать так.
— Придёт время и ты захочешь, чтобы рядом всю ночь лежало существо помоложе. И если Бог любит тебя, он даст эту радость. А нет — так и усохнешь в своей одинокой постели в виду отдельно стареющей твоей жены, оставленной тобой в её собственной отдельной постели.
Счастье — это мгновенья, когда исполняются желания.
Если есть Авель, то непременно есть и Каин.
Богом наказанные обвиняют, как правило, во всех своих проблемах несовершенство мира. Сами уроды, они ненавидят тех, у кого всё получается, называют своих антиподов уродами, а себя мучениками.
Дар — то, что даётся даром. Автор.
Денег много, а совести мало (правило, из которого немало исключений).
Деньги есть, но отсутствует чувство (то же).
Ненавижу тех, которые творят через аномалию. Таким непременно, прежде чем создать, надо вываляться в грязи. Пасть, чтобы подняться. А чтобы очиститься — обязательно обожраться и выблеваться.
Подобная форма уродства особенно отвратительна.
Преклоняюсь перед мастерами, которые в творчество приходят, как на работу. Созидают беспрерывно, как дышат.
Песенка Ерика:
Терпеливо зазывала всякий раз к себе на чай. Сладким стоном завывала: заходи, не огорчай.
Косоокая плутовка — взгляд кофейный горло жёг. Очень ловко, очень тонко снилась мне. И я присох. Трепеща в ознобе плотью, к ведьме крался я, как вор. Раскалённою щепотью постучался к ней в притвор. Дверь открылась опрометью: «Долгожданный заходи!» Целовалась, пахла медью, баловала на груди…
Помертвелыми губами ударяюсь о порог. С ядовитыми грибами испекла она пирог.
Можно было назвать роман «Фиолетовая женщина».
Беда настоящего в том, что время стало преобладать над пространством.
Август полон золотого гуденья.
— Пчёлы?
— Не только.
Мирское — мерзкое.
— Мало эмоций, автор. Нет картин, живописи. А только диалоги. Порой даже не ясно — кто да кто разговаривают.
— Слово — концентрат мысли, монета вечности, к сожалению, разменная. Хотя и… Ну, сам знаешь, что такое слово.
И ещё. Я не верю многословию: шеренгам слов, пространствам слов.
Цирк
— Не смешно, когда рыжий плачет, побитый белым, или когда он спотыкается и падает, вопя…
— А что смешно?
— Иное. Ну, хотя бы такая сцена. На помост выходит тяжелоатлет и, прежде чем взяться за штангу, вдруг откалывает антраша.
Мы все смешные. Каждый по–своему. Ва.
— Чемпиона очень ценило начальство, — говорил Туфлица. — Сам Хагенбрудер любил с ним коньяка хряпнуть.
— А ты откуда знаешь? — ревниво насупился Холоша.
— А я работал тогда во внешней охране Хагенбрудера.
— Где–то он теперь, — прервал разговор Холоша по причине всё той же ревности к прошлому своего подчинённого.
— На повышении в Москве.
— А то я не знаю, куда он переехал. Только сейчас и в Москве всё не так. Ничего от тех органов, куда его пригласили, не осталось.
— Неужели разогнали? — инстинктивно подсластил чувство ревности начальника Туфлица.
— А ты как думал! Сообщение же было.
Ым стрелял, пока не кончились патроны. Потом пошёл в рукопашную, мыча и брызгая слюной, зашиб чуть ли не до смерти одного из штурмовиков. В ответ на это кто–то выстрелил в Ыма в упор, разнёс ему сердце. После чего Ым прошёл ещё несколько шагов, как раз до края обрыва, чтобы кинуться вниз.
Когда их вывели из пещеры, они жались друг к дружке, словно несмысленные дети.
— Как зовут вас? — спросил у них майор Кусок.
Все трое в ответ только таращились.
— Да они, похоже, наколотые, — заметил кто–то.
— Кто вы? — Кусок дернул за руку малыша Ли.
— Я? — переспросил и просветлел взглядом Ли. — Я её муж. — И прижался к груди Луи.
— Я муж её, — ответил Ал и обнял Лую.
— Это мои детки, — внятно, словно в бреду, произнесла Луя и стала совать грудь то тому, то другому.
— Ал! Ли! Луя! — сказали они один за другим. А все подумали, что они молятся.
— Наши сердца бились пульс в пульс. Это давало необыкновенные ощущения. Два сердца сливались в одно. Два тела — в одно. Две души — в одну. С душ и начиналось это слияние. Если этого нет между двумя, сердца никогда не пойдут в одном ритме, значит, двое никогда не будут счастливы. Значит, что бы они и как бы ни говорили друг другу о любви, любви меж ними нет. А только страх одиночества и ужас тоски.