«Здесь всё делают открыто, — в экстазе подумал Соя, — а это значит, что я на самом деле дома».
Он вздохнул и прослезился. Глаза прижгло, но слёз не было.
Уже спустя минуты, насытившись духом кухни до изнеможения, Соя покинул задний двор «Афродизиака». Он уходил, покачиваясь, словно накурившийся травки.
Соя сидел за стеклом и курил. Дым валил из ноздрей и ушей. Напарник, едва просматривавшийся в глубине машины, недовольно ворча, суетливо разгонял дым руками. Но курчавая синева дыма оставалась недвижной.
К машине кинулся невысокий холопец — растрёпанный, небритый и, похоже, пьяный.
— Дядя?! Откуда вы тут?
Соя надул щёки и шевельнул массивным рыхлым носом.
— Я слыхал, что вы, извините, умер!?
Соя отвернулся и неотрегулированно кашлянул.
Но племянничек ничего странного в его тембре не расслышал.
— Извиняй! Я расстроился, когда услыхал ту новость. И напился. А как же. Ведь вы у меня был заступником. А теперь я беззащитный совсем, — племяш заплакал, — а ведь я даже тогда не плакал. Откуда вы тут взялся?
— Я пришёл не с той стороны, с какой ты думаешь, Мажар.
— Главное, что вы живой и поможешь мне.
— Я теперь всего лишь водитель, — голос опять сорвался.
Мажар удивлённо уставился на того, кто сидел на заднем сидении.
— Помоги! Они хотят меня откоцать. А может быть, и похоронить.
Племяш попытался схватить равнодушного дядю за руку и промахнулся. Вернее — ему показалось, что он промахнулся. И Мажар подумал, что это у него от жары и жажды такие накладки в мозгах. Мажару хотелось пива. Но назад на улицу Гения он возвращаться боялся. Там ждала его банда Якова — Льва.
С детства Ню звали Колировкой. С возрастом стало очевидно для всех — прозвище как нельзя соответствует. Даже на фоне Дамы, — с которой она росла до невест, — объемами не мизерной, Ню выглядела настоящей гигантессой. Рядом с ней и окрест все женщины казались мелкими дичками, лесными грушами. Тогда как Ню являла собой настоящий Бергамот.
В «Афродизиаке» она командовала инвентарной частью, отвечала за кухню лично перед Пизой, которого уважала, но не боялась, как бабочка огня, ещё с отроческих лет, ибо была им побита за то, что какое–то время самым бессовестным образом хотела влюбить его в себя.
— Вот баба! — восхищался иностранец, глядя на Колировку, плывущую по улице имени Гения. — Якэ майно!
— У меня идея, босс!
— Идея, если хороша, дорого стоит.
— Сколько заплатишь?
— А сколько скажешь.
— Пусть у каждого сидящего за столиком «Афродизиака», будет большая, белая в рыжих веснушках ракушка.
— Зачем?
— Пусть гости рассматривают её. Слушают её, даже пьют из неё вино.
Пиза поглядел на Колировку с восхищением:
— Что ни говори, а большая женщина всегда полна неожиданностей.
— Ты согласен, что сами по себе раковины весьма эротичны.
— Особенно этой внутренней розовостью и загибами по краям. Спасибо, детка.
— Не унижайте, пожалуйста, моего ничтожества! — весело рассмеялась Колировка, пряча между грудей стодолларовую банкноту.
Пиза поднял трубку, сделал заказ своему агенту по рыбообеспечению в Анчоусе.
Через неделю на столах заведения появились раковины. Они были похожи друг на друга, но среди них не было двух одинаковых.
И ни один из посетителей не покусился погасить в зеве океанской прелестницы окурок, хотя никто никому ничего так и не объяснил. Непорочно чисты были эти ракушки. Но и клиентам следует отдать должное: чистая то была публика, нечего сказать.
Музыка в «Афродизиаке» напоминает идущую среди звона сверчков под вечер отару овец, ведомых к ночлегу позвякивающим колокольчиком козла.
Есть подозрение, что земля — место самых жутких плотоядных тварей во Вселенной. Автор.
Пур — Шпагатов — известный борец за свободу голоса — обладал порхающей походкой, длинными, непропорциональными туловищу ногами и лицом обиженной старушки. Был он владельцем косметического салона на улице Гения и прозвища Прыщедав.
— Спрашиваешь у него: Пур, как жизнь? И он всегда отвечает одно и то же. Была, мол, тяжёлая полоса, а теперь она позади, теперь всё хорошо.