— Я любил с ней ходить. Она всегда так нежно говорила: пойдём, повеселимся, — вспоминал Яков — Лев. И пояснял: — Повеселиться означало пойти на дело. Многому я научился у неё. Думаю, она в аду.
О той же даме:
— Ему с ней никогда не было скучно. И я им завидовал. Потому что моя баба была грубой и циничной. Она повидала всякого. А меня видела насквозь. Всегда, даже когда я был на высоте, она комментировала наши с ней свидания невыносимо цинично.
Бабуш стряхивал сигарету с балкона девятого этажа. Пепел не достигал земли. Он распадался в ничто.
Что же это происходит? Вот вопрос, который всегда при нас. Мучаемся им, хотя и знаем ответ. Мы знаем его, но боимся произнести вслух. Все начнётся сначала, когда люди посмеют спросить Бога о том, чего не смели спросить никогда.
Из подслушанного:
— Неужели в этой жизни нельзя спастись?
Высший суд начался с первым ударом, который принял на себя Сын Человеческий. Высший суд вершится уже две тысячи лет. Так что времени для раскаяний ни у кого не осталось.
Вид сверху
— Неужели есть такой край, где произошли все эти события?
— Есть! Но у этого места нет имени.
— Как же так?
— Эта земля, этот город, этот народ давно лишены собственных имён. Так наказывает Высший суд грехоносителей.
— Но у людей–то, живущих там, есть имена?!
— Разве это имена? Огрызки имён. Они им оставлены как шанс к спасению. Полное имя — это полная мера судьбы. А усечённое — так, для очистки совести оставляется, на авось…
Версия:
Мать Бога Рея. Ма Рея. Мария!
Ремарки на полях:
Для чего мы рождаемся? Возможно, для того, чтобы победить себя! Переделать себя, чтобы уйти назад лучшими, нежели пришли сюда.
Ванга. Ван Гог.
Слово может всё. Словосочетание, несущее отрицательный импульс, достигает своей задачи, если цель открыта. Цель слова — это всегда душа. Она бывает открыта, когда забывает об опасности. Внушить человеку ложный смысл того или иного слова — значит ввести его душу в заблуждение. Как только это достигнуто, подлинный заряд слова разит душу без промаха.
Итак, бойтесь незнакомых слов, обманных синонимов, словосочетаний–перевёртышей.
«Пятый угол» не развлекаловка по телику. Оно, это словосочетание, по–прежнему несёт тяжелый заряд муки.
На песке у самой воды двое. Она лежит у него под боком, плечом под мышку. Его рука у неё за спиной. Сверху — с обрыва кажется, что он идёт вдоль воды, опираясь на неё, как на костыль.
Нередко так бывает в жизни: кто–то из двух, сложившихся в пару — опора. Другой — калека.
Терентий смотрел вдаль — в перспективу ландшафта, — и его охватывала печаль. Она казалась беспричинной. За обман не любил он иллюзию. Все эти фокусы и копперфильды с их рукоблудием его настораживали. Он боялся их чёрного искуса.
А эти уходящие как бы в один угол линии моря, эта собирающаяся в одну точку перспектива никогда не казались ему иллюзией. Он смотрел в даль, как смотришь в женщину. Открытую, но чужую. Завоёвывать её, конечно, никто не запрещает. Но ты едва ли на это пойдёшь по разным причинам. В молодости — от страха получить отказ. В зрелости из–за боязни разочарования. В старости из опасения разочаровать её. Эти–то моменты и являются причиной того, что тебя охватывает эта печаль на пленэре.
Я пыль — и тем счастлив! Я тлен — и тем горжусь! Я — вечный комочек материи, из коей создана твердь. Вовс.
Стены рыбацкой времянки снаружи и изнутри были расписаны лозунгами и матерщиной.
— Вот видишь, — воскликнул Пиза, — какие они ханжи! Требуют закрытия стриптиз–клуба, чистоплюи, а как размалевали домик.
— Они такие же, как мы. Вся их мораль — политическая маска.
— А это значит, братишка Автор, ничего у них не получится. Они нас не одолеют, потому что у них нет перед нами никаких преимуществ.
— Я старобывший человек. Какой с меня спрос? — трепыхался Терентий.
— А что ещё в свою пользу можешь добавить? — лениво поинтересовался Параскева.
— Знаю аборигенский язык. Я дружил с вами в детстве.
— Детство — возраст несознательный. А вот, что язык знаешь, хорошо. Ну–ка, скажи что–нибудь!
И старик сказал. Произнес по–аборигенски, что вспомнилось. Прозвучало такое, что атаман просто не мог не застрелить его на месте.