Творец знает всё. Однако, чтобы и в малости не ошибиться, он создал Богочеловека Иисуса.
Ему поручил Владыка суд над людьми, ибо кому во Вселенной лучше знать, что такое боль и страсть, горе и мука, радость, и счастье, и прочие человеческие возможности, как ни сыну Божьему, родившемуся от женщины и умершему человеческой смертью. Взяв на себя грехи земные, Христос в то же самое время принял на себя и право судить и миловать нас за грехи наши.
Творю, прислушиваясь к Тебе. А если ошибаюсь, Отче, прости! Если плохо слышу Тебя, очисти мой слух, чтобы мог я слышать только Тебя и славить лишь Твоё только Имя!
Из разговора:
— У меня вырезали серёдку. Я без сердца. Я не живу с тех пор. Я витаю. Я фантом, а не человек.
Я всюду и нигде. Я не помню ничего, кроме того, что они сделали с Тамой. Я не знаю никаких законов, кроме закона подлости. Я исполнил его. И ухожу. Куда? Меня это не интересует. Мне всё равно, что будет со мной потом.
У змеи большое тело и маленькая голова. Гений.
Это случается, быть может, с той или другим. В лодке или на пустынном пляже. В рыбацкой хате или в высотном доме. А возможно, одновременно и там, и здесь, и всюду, и вчера, и сегодня, и всегда. Время и место действия — постоянны — земля и вечность.
Она не хочет. Он же рвётся в бой. Противостояние длится. Но недолго. Вот уже сброшены последние покровы. Лёгкий вскрик. Тут — переросший в стон освобождения. Там — терпеливое молчание и только. Или… Это бывает у всех одинаково, хотя всякий раз у всех по–разному. Не в деталях суть. А в извечном начале, длящемся бесконечно. Или перерастающем в продолжение и достигающем взлёта, в котором больше нет ничего — ни времени, ни гравитации, поскольку в нём — всё сразу: и конец, и начало, и бессилие, и мощь, и счастье, и чувство утраты. В нескольких мгновениях — всё! Так бывает, но только в том случае, если соединяются он и она. А они соединяются всегда, всюду, беспрерывно…
О, как мы радуемся друг другу, когда любим взаимно!
Никогда не забуду её, не забываю — мою нагую, чистую, первую. И вторую, и третью, и всех остальных, которые любили меня, которых любил и я. Потому что это была всё та же, всегда одна и та же — единственная, присновечная. Я так её знаю! До самой тайной жилочки, бьющейся в самом тайном месте её тела. Я так за всё время своего существования изучил её, так привык к ней, что не хочу, не желаю иной, иначе. Я имею силы не только любить её, но и делать ей больно, зная, что и она имеет силы простить мне и то, и другое. Я имею силы простить ей все свои из–за неё огорчения и утраты. А измены не в счёт, ибо все они никакие не измены вовсе, ибо изменяет она мне только со мной. Хотя поначалу могло показаться, что делает она это с другими. Именно это чувство и удержит нас от смертельной опасности слияния с существами из иных миров, несовместимых с нами, чуждыми нам, прежде всего, биологически. Вся наша долгая земная история, с самого начала которой мы уже были и которую прошли и проходим дальше — есть та самая школа верности друг другу и нашему Богу.
Интеллигенты — санитары своего времени.
Телефонный звонок:
— Автор, хочешь, я скажу тебе, что с тобой?
— Скажи на милость, скажи!
— Ты раздавлен обществом. Оно не выносит тебя. Не печалься, так было со всеми твоими предшественниками, мир людей не терпит оригиналов.
Это и не роман вовсе. Романы бывают между мужчинами и женщинами. И не книга это. Книги пишут графоманы. Это письмо в форме книги. Письмо Господу Богу, то есть моему читателю, с которым нас разлучили тёмные силы. Я сообщаю Ему, что со мной происходит. Докладываю, что я по–прежнему служу только Ему. Я агент Его. Сообщаю обо всём, что творится на земле. Я без устали пишу и не получаю ответа.
Да! Вся наша жизнь театр. Вся наша жизнь — враньё. Лживый, потому что бездарный провинциальный театр. Земля наша — далёкая периферия. А человечество — недалёкий деревенщина. Ну что с него взять?!
Пожалейте его!
Пожалейте нас!
Детей наших невинных!
И я услышал в сердце своём: «Все вы дети мои окаянные».
На старости лет я брошу сочинять. Влюблюсь в молодую женщину, уговорю её последовать со мной в деревню. Там, собрав силы, сделаю ей прекрасное дитя. Наговорю ей небылиц, потому что могу не успеть насладиться этим процессом до конца — прорастанием моего чада из почки в плод. Хотя если Бог будет милостив, я ещё поскриплю и полюбуюсь светом заката.
А сейчас, пока полдень, я тороплю эти свои строки, ибо со всех сторон, словно богатый град, окружён я беспощадными полчищами. Это наступают на меня мои извечные враги — идеи, сюжеты и замыслы, бороться с которыми и победить которые, значит — как можно скорее обратить в слово.