И судимы были мертвые по написанному в книгах тех по делам их.
Море отдавало мертвых, что были в нем. Смерть и Аиды отдавали мертвых, которые были в них. И судим был каждый по делам своим. После чего смерть и ад низвергнуты были в огненное озеро — это вторая смерть.
Кто же не был записан в Книге жизни, тот был брошен в то озеро огненное.
Не отбивайся, сам бей! Пиза.
Посреди города — знойного, полудневого — огромный косматый старик. У него безумно голубой взгляд. У него огромные небесные глаза. Он опирается жилистыми руками на палку. И смотрит прямо тебе в глаза. Так заглядывали в объектив камеры ребятишки на заре кинематографа.
— Видели бы вы мою Ва. Она такая, такая… Словом, когда идёт, то, кажется, вот–вот переломится в поясе. У неё талия. У неё рост. А походка! Волосы цвета огня, глаза, как лес.
Семивёрстов мог говорить и говорил без устали.
Чужие обходили заросшего стариковскими сединами Чемпиона стороной. А те, кто знали его, делали вид, что внимают ему.
— Скоро каникулы, приедет. Сами увидите, что это за чудо, моё чадо.
Поэзия — это чреда ошибок и заблуждений.
Проза — только невольная ложь. Автор.
— Призываю вас всех к подвигу любви! — кричал сумасшедший на площади.
Душа стала страданьями уязвлена (авторство неизвестно).
Август кончиться не успел. Тойфель Кар.
Среди ночи усталый голос бубнит что–то маловразумительное. Большое женское тело вокзала ни днём, ни ночью не знает отдыха. Это оно время от времени жалуется невнятным голосом. А мы иногда думаем, что это объявляют нам время прихода и ухода поездов.
Пур — Шпагатов повсюду видел фаллические символы. Особенно его занимали всякие шпили: башни, вышки. Видимо, отсюда преобладание змеев и всяческих пресмыкающихся гадов в его детских сказочках.
Кто–то из критиков обозвал Шпагатова бабой (ударение на последнем слоге). Наш Пур так обиделся, так оскорбился, что даже в суд пошёл подавать. Но потом передумал. Видимо, победило рациональное в нём.
Главное для меня — это избежать эсхатологичности. Автор.
А Винодел между тем продолжал свои телефонные беседы:
— Лично я свое будущее знаю. Мы с хозяином договорились. Он согласился с тем, что и потом я останусь при нём. Как? Очень просто. Я стану воротником. То есть буду, как и теперь, обнимать его, то есть сидеть у него на шее. Ха–ха–ха! Остроумно? Ты находишь? Мне приятно, что ты оценила.
Не морализируй хотя бы в литературе. Винодел.
А я всё время спрашиваю себя, зачем ты стрелял?
Я спрашиваю себя: зачем ты убил?
Вовс — Параскева:
— Смотри же! Ты только погляди на неё!
— Ну что в ней такого особенного?
— Напоминаю, поскольку, вижу, ты забыл. У наших баб всё особенное. Я шалею от ножек, слегка изогнутых над лодыжками. А если ещё и на самом верху есть этакий просвет в форме сердечка, то женщина — высший класс. А грудь! Она у наших не торчком, как то бывает у лучших белых баб. У нашей грудь в форме груши с финиковыми сосцами. А шея! У неё шея широкая, словно у античной богини. А кожа! Она у неё слегка шершавая, как обработанный гранит. А лицо яйцом. А форма глаз! А ушки с приросшими мочками! А губы! Всегда полуоткрытые.
— Ты прав. Все наши бабы другие, потому что иные нам не подходят.
— Они широки там, где чужие узки. Шумны, когда прочие неслышны почти. И горькие там, где инородные приторные.
Они у нас все такие, потому мы не завидуем друг другу и не отбиваем их один у одного. Не так ли?
Но стоит в наш мир попасть другой женщине, не похожей на нашу, скажем, с более тонкими губами, мы как с ума сходим. Мы начинаем завидовать тому, кто ею обладает. И даже режемся из–за неё.
Поэтому чужие так опасны для нашего брата. У нас есть всё, поэтому чужого нам не надо. Поэтому мы не отдаём ни женщин чужакам, ни земли. Наша земля пахнет иначе, чем другая чья–нибудь. Этот аромат слышим лишь мы. Он доступен лишь нашему сердцу. Ибо пахнет наша почва так, как пахнут наши бабы. Поэтому мы и не должны подпускать к нашим бабам чужаков. Как только чужой узнаёт аромат нашей женщины, начинает принюхивается и к нашей земле. А затем начинает утверждать, что он знает нашу землю, он чувствует её, что она такая же его, как наша.
Но любить он её так не сможет, что б ни говорил, как и нашу женщину он не в силах любить. Чужие созданы для своих баб и земли.
У каждого сущего в этом мире есть всё своё. И пусть каждый остаётся при своём.