Однажды, когда все отключились, в том числе и Луя, Максимильянц рванул прочь. Спустился на веревке, сплетенной из лиан дикого винограда и хмеля.
В хибаре стоял звон и щебет. В изящно сплетённых из прутьев дерезы и лещины теремках томились, клевали, перепархивали, но, прежде всего, пищали, свистели и звенели: щеглы, пеночки, синицы, щуры, и прочие пестрые птички.
— Рцы! — тревожно посмеиваясь, говорил Ым. Бил себя кулаком в грудь и добавлял: — Мыи
— Твои, твои, — снисходительно успокаивала брата Луя. — Кому они нужны.
Чтобы отвлечь хозяина, Максимильянц выпустил птичек на волю.
— Кра! — вопил Ым, глядя на пустые клетки.
По большому корявому его лицу потекли слёзы. Обессиленный великан сел на порожек хибары, уставившись на красный край неба.
Вдруг он спохватился. Вскочил, ненадолго скрылся в глубине хибары. Выскочил оттуда с автоматом и побежал по яйле, крича своё «кра–кра», словно ворон.
Сверху было хорошо видно, как распадком — то, пропадая в тёмных пятнах сосняка, то, проявляясь в солнечном свечении открытых мест — бежал муравей.
То был Максимильянц, убегающий из плена.
— Нам нужна армия, брат!
— Зачем? Это же такие затраты потребуются, Муст. Зачем, если весь мир договаривается о разоружении?
— Все эти переговоры — политика. А старая мудрость совершенно справедливо утверждает: имеющий хорошую армию имеет хороших друзей.
Автомолет похож на рыбу, или на гоночную машину.
Двое идут по просёлку к морю и рассуждают о достоинствах сильного пола, хотя говорят о слабом.
Хочешь жить хорошо, сделай все, чтобы так же хорошо жили другие.
Нельзя добиться свободы за счёт несвободы.
Нередко Пиза бывает весьма банален, как, впрочем, и положено афористу. Автор.
Пиза и Семиверстов:
— У меня была одна. Я просто с ума сходил от неё. Ничего вроде бы особенного. Никто на неё не кидался. Я — тоже, пока не увидел её живот. Вернее, родинку пониже пупка. Были мы на пляже. Она выходила из воды, из довольно сильного наката, плавки слегка сползли… Словом, я увидел пятнышко не более кофейного зёрнышка и заторчал. Я любил её, где только мог. Готов был это делать и день, и ночь. Хотя она не отличалась каким–то особенным поведением… ну, сам знаешь, как это бывает у особенно страстных натур.
— И что дальше?
— Она стеснялась этой родинки. Мол, вульгарная она, волосы из неё растут. Я же по молодости лет не признавался, что значит для меня эта её кофейного цвета пупырышка. Когда целовал её или кожей ощущал, я заводился с пол–оборота.
— Неужели пошла к косметологу?
— Увы! Ей сделали операцию. Причём так, что и следа никакого не осталось. А я потух.
— Странные они, бабы. Часто не знают своей выгоды.
— Даже те, кто держит под подушкой эпилятор.
Женщина всегда снизу, даже когда она сверху. Пиза.
Цикадия никогда не была отдельной территорией. Похоже, и никогда не стремилась к чему–либо подобному, быть может, потому что всегда являлась авторитетной и во всех отношениях приятной провинцией.
В одночасье что–то случилось в Кремле, и законы перестали действовать. Говорили всякое. Но всё это были скорее поэтические, нежели научные толкования. Вот два варианта. Первый: систему поразил остеохондроз — пережатые отложениями солей нервные волокна перестали пропускать сигналы из мозга на периферию. И второй: айсберг вошёл в широты времени, где царит вечная оттепель, и раскололся на куски.
Так Цикадия очутилась сама себе хозяйкой.
Фрагмент разговора:
— Вредна политика и для всего живого.
Я обожаю хаос. Есть в нём что–то от необузданной или первобытной страсти, нечто вызывающее из нашей палеопамяти событие, напоминающее начало начал, акт сотворения, мирозачатия. Автор.
Не надо меня подозревать в тщательно скрываемом язычестве. Боже, избавь! Даже блистательный сонм олимпийцев мне противен своим кровосмесительством. Я уже не говорю о прочих смертных грехах, до которых охочи были бессмертные красавцы и красавицы. Ещё раз автор.