В душе каждого человека, не слишком забитого судьбою, не слишком оттесненного на низшие ступени духовного существования, пылает фаустовская жажда бесконечной широты жизни.
В мещанине личность прячется или не выступает, потому что она не главное: главное – товар, дело, вещь, главное – собственность.
В мире нет ничего разрушительнее, невыносимее, как бездействие.
Все религии основывали нравственность на покорности, то есть на добровольном рабстве.
Всего меньше эгоизма у раба.
Где не погибло слово, там и дело еще не погибло.
Главный характер нашего языка состоит в чрезвычайной легкости, с которой всё выражается в нем – отвлеченные мысли, внутренние лирические чувствования, «жизни мышья беготня», крик негодования, искрящаяся шалость и потрясающая страсть.
Грандиозные вещи делаются грандиозными средствами. Одна природа делает великое даром.
Даже простой материальный труд нельзя делать с любовью, зная, что он делается напрасно.
Достоинство жизни человеческой – в борьбе.
Есть эгоизм узкий, животный, грязный, так, как есть любовь грязная, животная, узкая.
Женщину безвозвратнее точит и губит всепожирающий Молох любви… Она больше сосредоточена в одном половом отношении, больше заключена в любовь. Она больше сведена с ума и меньше нас доведена до него.
Жизнь даром не проходит для людей, у которых пробудилось хоть какая-нибудь сильная мысль.
Жизнь, которая не оставляет прочных следов, стирается при всяком шаге вперед.
Жизнь – мое естественное право: я распоряжаюсь хозяином в ней, вдвигаю свое «я» во все окружающее, борюсь с ним, раскрывая свою душу всему, всасывая его, весь мир, переплавляю его, как в горниле, сознаю связь с человечеством, с бесконечностью.
Истинная дружба крайне редка в этом мире, в особенности между равными; а между тем она более всего прославлялась. Если такая высокая дружба существует, то только между высшим и низшим, потому что благосостояние одного зависит от другого.
Кажется, будто жизнь людей обыкновенных однообразна, – это только кажется: ничего на свете нет оригинальнее и разнообразнее биографий неизвестных людей.
Как только человек становится на свои ноги, он начинает кричать, чтоб не слыхать речей, раздающихся внутри; ему грустно – он бежит рассеяться; ему нечего делать – он выдумывает занятие; от ненависти к одиночеству – он дружится со всеми, всё читает, интересуется чужими делами, наконец женится на скорую руку. Семейный мир и семейная война не дадут много места мысли; семейному человеку как-то неприлично много думать; он не должен быть настолько празден. Кому и эта жизнь не удалась, тот напивается допьяна всем на свете – вином, нумизматикой, картами, скачками, женщинами, скупостью, благодеяниями, налагает на себя чудовищные труды, и они ему всё-таки легче кажутся, нежели какая-то угрожающая истина, дремлющая внутри его. В этой боязни исследовать, чтоб не увидать вздор исследуемого, в этом искусственном недосуге, в этих поддельных несчастиях, усложняя каждый шаг вымышленными путами, мы проходим по жизни спросонья и умираем в чаду нелепости и пустяков, не пришедши путем в себя.
Красота ослепляет, а слепого легко обокрасть.
Любовь – высокое слово, гармония созидания требует ее, без нее нет жизни и быть не может.
Любовь и дружба – взаимное эхо: они дают столько, сколько берут.
Люди боятся умственной неволи, но они вдвое больше боятся отсутствия авторитета. Внешний авторитет несравненно удобнее: человек сделал скверный поступок – его пожурили, наказали, и он квит, будто и не делал своего поступка.
Люди забывают то, чего не стоит помнить или чего они не понимают.
Мещанство – демократизация аристократии и аристократизация демократии.
Мучительная любовь не есть истинная.
Мы тратим, пропускаем сквозь пальцы лучшие минуты, как будто их и невесть сколько в запасе. Мы обыкновенно думаем о завтрашнем дне, о будущем годе, в то время как надобно обеими руками уцепиться в чашу, налитую без края, которую протягивает сама жизнь, не прошенная, с обычной щедростью своей – и пить, и пить, пока чаша не перешла в другие руки. Природа долго потчевать и предлагать не любит.
Надобно иметь силу характера говорить и делать одно и то же.
Насколько более действенной и величественной стала бы любимая поэтами тема звездного неба, если бы они хорошо знали астрономию!
Наследство имеет в себе сторону глубоко безнравственную: оно искажает законную печаль о потере близкого лица введением во владение его вещами.
Наука – открытый стол для всех и каждого, лишь бы был голод, лишь бы потребность манны небесной развилась.