Наши богословы хотят насильно сделать из Библии книгу, в которой нет никакого человеческого смысла.
Не подлежит сомнению, что среди христиан имеется много порядочных людей, так же как и повсюду и во всех сословиях есть хорошие люди. Но несомненно одно — они сами in corpore и то, что они совершили в качестве христиан — не многого стоило.
Бога можно было бы назвать неизвестным нам папой, иезуиты которого — богословы[149].
Подобные люди не защищают христианство, а защищаются христианством.
Большинство вероучителей отстаивают свои принципы не потому, что убеждены в их истине, а потому, что раз навсегда решили утверждать, что они истинны.
Теософия[150], астрология[151], а в известном смысле и метеорология сходятся не только в том, что при их изучении и применении устремляют взор к небу, но так же и в том, что их почитатели всегда хотят видеть больше, чем другие.
Даже сам дьявол не мог бы пожелать для себя более подходящих людей, чем некоторые из числа так называемых «богоугодных».
Патер: вы, новозеландцы, — людоеды. Новозеландец: а вы, попы, — богоеды[152].
Поистине удивительно, что на основе смутных представлений о причинах люди создали веру в бога, о котором мы ничего не знаем и знать не можем. Ибо всякое заключение о создателе мира всегда антропоморфизм.
Религия Шульце[153], проповедника с косичкой, является асимптотой, к которой приблизятся в конце концов все христианские религии. Я думаю так же, как и он...
Всемогущество бога во время грозы вызывает удивление только тогда, когда она еще не разразилась или когда она уже миновала.
Во имя господа сжигать, убивать, предавать анафеме, — все во имя господа!
То, что, собственно, делает для бедняков небесную жизнь столь привлекательной, — это мысль о равенстве сословий на том свете.
Разве не странно, что каждый может быть своим собственным врачом и своим собственным адвокатом, но едва кто-нибудь пожелает быть своим собственным священником, — против него поднимают вой, и в это вмешиваются земные боги? В чем причина, что земные боги так беспокоятся о вечном блаженстве людей, в то время как они столь безответственно пренебрегают их преходящим благом? Ответ не труден.
Жалко, что лапландцы и исландцы не являются черными, а африканцы белыми. Физикотеология могла бы заняться превосходной игрой в конечные причины[154]
Неужто есть существа, точно знающие, что с нами произойдет после смерти, как знаю я, что тело убитой мной собаки сгниет?
В обычные размышления человека о существе, сотворившем мир, видимо, примешивается большая доля благочестивого нефилософского вздора. Восклицание — что это должно быть за существо, создавшее все это! — не лучше, чем следующее: что это за рудник, в котором найдена луна! Потому что, во-первых, следовало бы сначала спросить, создан ли мир, и, во-вторых, в состоянии ли существо, его создавшее, сделать из меди часы с репетиром. Я имею в виду — умеет ли оно плавить желтую медь, выковывать из нее пластины, вырезать из них колеса и обтачивать их. Полагаю, что нет. На это способен только человек; а более высоко развитый человек изобрел бы для этого еще и другие приемы. Но если наш мир когда-либо и был создан, то его создало существо, относящееся к человеческому роду столь же мало, как кит к жаворонкам. Я не могу поэтому достаточно надивиться, когда прославленные люди утверждают, что в крыле мухи заключается больше мудрости, чем в искуснейших часах. Это положение говорит лишь об одном: тем путем, каким создают часы, невозможно создать комариные крылья, а путем, каким создают комариные крылья, нельзя сделать часы. Нужно быть справедливым и не обращать внимания на эти бесполезные ханжеские намеки, и притом это следует не говорить, а обладать силой мыслить подобным образом, ибо для этого необходима сила.
Если бы когда-нибудь некое высшее существо рассказало нам, как возник мир, то я, пожалуй, хотел бы знать, оказались ли бы мы в силах понять его. Думаю, что нет. О «возникновении» вряд ли могла бы идти речь, потому что это чистый антропоморфизм. Могло бы даже оказаться, что вне нашего сознания ничего и нет, что соответствовало бы понятию возникновения, коль скоро оно применяется не к отношениям одних предметов к другим, а к предметам самим по себе.
149
150
151
152
153
154