В половине третьего на полчаса останавливаемся, чтобы дать немного отдохнуть моторам. Указатель температуры масла поднялся до 110 градусов. Опасаемся, как бы не пострадали подшипники. «Форд» кипит. Температура воздуха достигла 46 градусов в тени…
Вдали перед нами начинают вырисовываться контуры хребта Гебель-Гарра. Сверяемся по наброску карты и авиационному компасу и при помощи чехословацкого «аэронара»[57] вычисляем расстояние. Все три египтянина с «форда» — шофер, механик и проводник — видят компас впервые в жизни, так же как и бинокль. Они не перестают удивляться, когда мы по очереди называем отдельные высоты и указываем правильное направление на Вади-Хальфу. Они никак не могут понять, откуда мы знаем эти названия, если ни разу здесь не были. Кажется, компас и бинокль снискали у них соответствующее уважение, ибо на каждой следующей остановке они стали подходить к нам, чтобы посоветоваться.
После 4 часов дня мы потеряли колею.
Бишарин становится все беспокойнее, меняет направление «форда» резко налево, а затем вдруг поворачивает направо. Все чаще и чаще вылезает он во время езды на подножку и оглядывается. Сомнений нет, он потерял направление. Наконец «форд» останавливается. Когда мы подъехали, его трехчленный экипаж горячо спорил. Из бурного потока арабской речи мы уловили лишь отдельные слова, но поняли, что спор идет о направлении, а не о том, сколько на кого приходится из вознаграждения. Спор все более разгорается. Механик машет руками по направлению к горам Куркур. Вены вздуваются на его висках, когда он обрушивает на голову проводника водопады арабских слов. Бишарин все оглядывается на компас, как бы прося о помощи.
Ориентируемся на низком ребристом холме, откуда открывается хороший вид. В бинокль четко видна большая песчаная равнина на восточном склоне Гебель-Гарра. Хребет Куркур идет в юго-западном направлении. От ближайших отрогов гор мы всего лишь в шести-восьми километрах, в то время как карта показывает дорогу в 15 километрах от их подножья. Следовательно, проводник нас завел слишком далеко на запад. Берем круто влево и осторожно проезжаем каменистой седловиной между двумя холмами.
За несколько минут до захода солнца мы снова натолкнулись на старую колею. Бишарин довольно улыбается и одобрительно постукивает по стеклянной крышке компаса, под которой бегает загадочная стрелка по не менее загадочным черточкам на металлическом круге, как только кто-нибудь из белых сейидов покрутит таинственную коробочку на ладони.
— Когда ты здесь проезжал в последний раз? — спрашиваем мы бишарина.
— Это было давно, господин, очень давно. Около 10 лет назад. Тогда я вел здесь караван верблюдов в Вади-Хальфу.
— И с тех пор ты не был в этой пустыне?
— Нет, господин, не был. Никто не хотел водить верблюдов. Было мало воды, и верблюды гибли…
Дым нашего костра поднимается к звездному небу. Шофер «форда» принес два стакана крепкого арабского чаю и предлагает еще. При свете фонарика осматриваем «татру». Воздушные фильтры совершенно закупорены мелким песком, хотя только вчера еще мы тщательно промыли их бензином и слегка смочили маслом. В отстойнике карбюратора почти пятимиллиметровый осадок мелкой песчаной пыли, смешанной с парами масла из пароотводной трубки.
— Будь добр, налепи на манжету карбюратора липкий пластырь из аптечки. Изолента на нем не держится. А то завтра там будет снова много сора и он попадет в цилиндры. А я тем временем допишу дневник…
В затухающем костре, отблеск которого падает на лист бумаги, догорают несколько веток и высушенный верблюжий помет, которые экипаж «форда» везет с собой.
«Первый день в пустыне Верхнего Египта. 24/Х 1947 года. За семь часов езды пройден 71 километр, средняя скорость 10,1 километра в час. Минимальная температура воздуха — 28 градусов, максимальная — 46, максимальная температура масла — 110 градусов. До Вади-Хальфы, согласно карте, остается почти 300 километров…»
Ночь выдыхала накопленный пустыней жар. Высоко над головами мерцали миллиарды звезд…
Эстафета верблюжьих трупов
Нет на свете отеля, который мог бы сравниться с пустыней. Здесь с тебя сваливается забота о подыскании гаража, не мешают соседи хлопаньем дверей, беспрерывный поток неоновых реклам на фасаде противоположных домов не режет глаз. Не нужно даже открывать окна спальни, чтобы освежить затхлый воздух.
Ночлег в пустыне — о, это совсем не то! Выбирай — пустыня твоя. Здесь, там, нет, еще в нескольких шагах впереди, где приподнимается бархатистый песчаный нанос. Зачем утруждать себя разборкой постели и взбиванием подушек, когда это уже сделал хамсин[58]. Ляжешь на спину, повернешься разок-другой с боку на бок, и вот уже готова постель, лучше которой не найти. Хочется поиграть с мягким бархатом пустыни и ночи, погладить выпуклые очертания дюн и пропускать сквозь пальцы ручейки песка, горсть за горстью, как в песочных часах. Нигде не слышно ни шелеста травы, ни шума деревьев. Лишь звездный купол над головой хранит гордое молчание. Воплощенное величие.
В Нубийской пустыне можно не опасаться, что, обувая утром ботинок, найдешь спрятавшегося в нем ядовитого скорпиона или обнаружишь змею возле своей головы. Здесь не услышишь даже противного жужжанья комаров. Над песчаными равнинами царит бесконечная тишина. Тишина и смерть без воды…
К утру нас разбудил холод.
Рубашки и спальные мешки, в которые мы забрались после полуночи, стали влажными. Лежащий на песке термометр показывал 12 градусов. Через несколько часов он подскочит до 45…
С восходом солнца мы снова пустились в путь. На четыре пятых пути, которые оставались еще до Вади-Хальфы, мы наметили затратить два дня. Снова побежала назад пустыня. Проезжаем одно за другим несколько вади. Вместо желтизны песка под колесами вдруг оказалась коричневая равнина, усеянная мелкими шариками, похожими на дробинки, которые, кажется, только что вышли из патронного завода. Их создали песчаные бури, которые до тех пор гоняют их по пустыне, пока совершенно не обточат. Кропотливая работа, символ бесконечного пространства и бесконечного времени.
Вчера мы кое-где видели «указатели», поставленные здесь во время войны. Небольшие пирамидки, сложенные из нескольких собранных вдалеке камней. Кучка камней, а за ней на несколько десятков километров пробел. Колеса свистят, и в стальной низ машины бьют смерчи каменных зарядов. Стрелка компаса остановилась на курсе 198, заданном ему картой.
— Сбавь на минутку газ и посмотри направо. Я подержу руль. Похоже, что там ряд указателей. Почему столько сразу?
— Мы должны миновать горы Син-эль-Каддаб у их восточного подножья, а эти указатели уводят на запад. Надо посоветоваться.
Сигналим шоферу «форда», чтобы он остановился. Компас, бинокль. Совещание, однако, оказалось излишним.
— Это скелеты верблюдов, — сказал бишарин, — воды не было. Молча продолжаем путь. Все новые и новые указатели, поставленные смертью, появляются перед нами из-за горизонта. Они выплывают из желтизны песка и в ней же пропадают. Целые громадные скелеты, туго обтянутые кожей, которую солнечный жар и сушь законсервировали, как пергамент. На этом пергаменте пустыня написала свой неумолимый приговор. Пожелтевший свиток длиной во много километров.
Снова вади, которые становятся все реже и реже, пока вдруг не исчезают совсем. Грунт улучшается с каждым километром, и вот уже в необозримую даль бежит гладкая твердая равнина без границ, от горизонта до горизонта. Никогда мы не испытывали такого абсолютного чувства свободы за рулем. На десятки километров вправо и влево — везде одна и та же идеально ровная поверхность, как будто специально созданная для автомобильной гоночной трассы. Перед нашими глазами уже не раскаленный песок, он превращается в нашем воображении в бесконечную снежную равнину, по которой мы летим на лыжах.
58
Хамсин (арабск.) — пятьдесят; так называют песчаную бурю, которая якобы продолжается 50 дней.