Когда мы укладывались спать на своих пальто, потуже стягивая воротники свитеров, звезды трепетали над нами. Ночь дохнула внезапным холодом. Мы были так же утомлены, как и танцоры, которые все еще кружились посередине индлу в своей непрекращающейся пляске. Звезды спустились так низко, что, казалось, их можно коснуться рукой, а холодный ветер овевал голову…
Перед нашими глазами проходили африканские племена, с которыми мы встречались во время путешествия, вспоминались фигуры, лица, жесты, речь, поступь, выражение глаз и… молчание.
Поверх острых метательных копьев, «ассагаев», смотрели мы в глаза кенийских массаеву подножья Килиманджаро, видели смятение в суженных зрачках сомалийского повара Али Османа Абдуллы Мохаммеда Баравана. Затаив дыхание, со сдавленным от ужаса горлом глядели в горящие ненавистью глаза участников мусульманской погребальной процессии в Каире, когда жизнь наша висела на волоске. Встал перед нами образ суданского шейха из Кабушии, высокого статного старца с белоснежной бородой, величавого арабского Сократа с его приветливым взором. Затем в воспоминаниях промелькнули маленькие фигурки пигмеев из девственного леса Итури, их глаза, сначала выражавшие ужас при виде белых, а потом расширившиеся от радости, когда они рассмотрели подарки — табак и соль. Вот и робкие негры из Среднего Конго, расступавшиеся перед нами, как море, когда мы ходили среди них со своими кинокамерами. Внезапно перед нами появился Вамба. Широко расставив ноги, он отбросил фартук; его смиренный взгляд сразу загорелся дикой злобой, и он пинками поднял на ноги пленного, который дрожал всем телом. А вот и глубокие глаза негритянской мадонны из Базутоленда с ребенком у груди, глаза, полные счастья материнства. Глаза, глаза, глаза…
Всеми этими зрачками внезапно взглянула на нас Африка, прижала нас пылающими угольками звезд к земле и безвозвратно удалилась на недосягаемое расстояние. Пожалуй, только тогда, в тот момент, мы поняли Африку, и нас охватила невыразимая тоска. То была тоска по «Черному континенту», север которого уже ускользнул от нас, континенту, безграничному по своим просторам, захватившему нас своей первобытной, здоровой красотой.
Небо начало медленно бледнеть, и слабый свет разредил тьму…
Наверху, на склоне холма, слышался замедленный топот усталых ног на утрамбованном глиняном полу индлу. Костры совсем погасли. Тень языческого бога кафров Тиксо медленно покидала свободное пространство между хижинами, удаляясь от утомленных танцоров.
Мы дрожали от холода в ожидании предстоящих событий. Горизонт светлел; где-то далеко на востоке заблестела зеркальная гладь Индийского океана. Над Транскеем рождался новый день…
Глина и кровь на рассвете
Индлу опустела. Утомленные и изнуренные негры, шатаясь, выходили из дверей и медленно разбредались по своим селениям.
Ни ссылками на вчерашние обещания вождя, ни деньгами, ни подарками не могли мы добиться, чтобы нам позволили при дневном свете запечатлеть на пленке хотя бы следы ночного экстаза. Он исчез безвозвратно, как бредовое видение. Измученные кафры, пошатываясь, садились на землю или засыпали стоя. Только это и служило доказательством, что ночной хаос человеческих тел не был сновидением.
Два молодых кафра, ожидающих обрезания, уже снова закутанные в белые накидки, из последних сил старались превозмочь усталость прошедшей ночи и, окруженные небольшой группой старших, направились к маленькому шалашу вдалеке за поселком, где через несколько минут им предстояло стать мужчинами. Нксамтвана с длинным острым ножом медленно следовал за этой группой в сопровождении вождя Ноченге.
Белые стены индлу, разбросанных по окрестным холмам, порозовели в первых лучах восходящего солнца, и полоса света быстро спускалась по склону к соломенной хижине, где знахарь склонялся над первым из кафров. С расстояния двух шагов мы наблюдали эту операцию. Мгновение тишины, затем острие длинного ножа сверкнуло в солнечном луче, и струйка крови потекла на песок. Несколько ловких движений, повязка из мягкой козьей кожи, и вот уже Нксамтвана месит глину с песком. На мгновенье у нас замерло сердце. Но молодой кафр, только что ставший мужчиной, высоко держит голову, из последних сил превозмогая предельную усталость. Знахарь растер на ладонях свежую кровь, смешанную с глиной, и размазывает ее по лицу молодого человека. Другой юноша смотрит на это неподвижным взглядом; лишь иногда по его лицу мелькает улыбка. Еще несколько проворных движений Нксамтваны — и вот уже оба юноши с лицами, орошенными собственной кровью, укладываются на примитивное ложе, чтобы отдохнуть после изнурительной ночи. Они стали мужчинами.
Вплоть до окончательного заживления раны им не разрешается выходить днем из уединенного шалаша, потому что они считаются «нечистыми» и, следовательно, не смеют показываться на глаза людям. Лишь выборный церемониймейстер приносит им еду в место их добровольного заточения; по ночам юноши иногда могут выходить из шалаша, но для того, чтобы случайный прохожий их не узнал, они разрисовывают свои лица белой глиной.
Только после выздоровления они станут полноправными, свободными мужчинами.
Двое мужчин, которые вместе прошли через этот болезненный обряд, по кафрским обычаям, останутся навсегда связанными нерушимыми узами дружбы не на жизнь, а на смерть.
Глава XLI
ХОТИТЕ НАУЧИТЬСЯ КАФРСКОМУ ЯЗЫКУ?
Если вы прислушаетесь к кафрскому языку коса, то сразу же заметите интересные звуки, которые резко отличают его от прочих наречий банту. Это щелкающие согласные, для которых ни в одной письменности не найти подходящего знака.
Мы часто слушали долгие беседы кафров, приходивших в Менду за покупками, и каждый раз сожалели о том, что у нас не было магнитофона, чтобы записать их.
Трейдер Томеш в совершенстве владеет языком коса и замечательно разбирается во всех его тонкостях.
— Вы не поверите, как поразительно богат и пластичен язык коса. Я долго изучал его, постоянно общаясь с кафрами, и все же неоднократно случается, что мои дети поразят меня каким-нибудь совершенно новым словом, которого я никогда не слышал, — признавался Томеш. — Жаль, что дети приедут из Умтаты на каникулы лишь через несколько недель: хотелось бы мне, чтобы вы послушали, как они разговаривают со здешними ребятами. Вы не отличили бы их по произношению. Да ведь, знаете, они родились здесь и с малых лет росли среди кафров…
Один шиллинг вовсе не похож на другой
— А вы попытайтесь произнести три главных кафрских щелкающих звука, — подстрекал нас, улыбаясь, Томеш. — Может быть, войдете во вкус…
В это время в лавочку вошла группа кафрских женщин. Положив на прилавок завязанные в узелки монеты, покупательницы завели громкий разговор с трейдером, дружеский, добродушный и откровенный. Они сыпали остротами и смеялись высоким гортанным смехом. Мы издали прислушивались к их беседе, обращая особое внимание на произношение «щелкающих» звуков. Порой они напоминали щелканье пальцев, порой сыпались, как град, походя на стук оловянных шариков, ударяющихся о мостовую. На минутку раздался как бы треск сухих веток, а затем вдруг прищелкивание, каким обычно выражают удивление.
Но вот покупательницы отобрали ситец четырех расцветок, с видом знатоков осмотрели его на свет, помяли в пальцах, скомкали, еще раз поднесли к свету и наконец потребовали другие куски. Нам показалось, что мы очутились среди самых требовательных клиенток европейских мануфактурных магазинов, и мы поражались спокойствию трейдера Томеша.