Китовая лихорадка
На основании научных реконструкций полагают, что самым большим чудовищем, которое когда-либо ходило по суше, был допотопный бронтозавр, весивший 38 тонн. В 1912 году немецкая научная экспедиция откопала в скалах Восточной Африки окаменевшие остатки гигантозавра, достигавшего 30 метров в длину.
Эти чудовища появились на земле много времени спустя после того, как море уже кишело самыми разнообразными живыми существами. Теперь сухопутных гигантов можно увидеть только в музеях и на картинках в школьных учебниках, но в море все еще живут существа, по своим размерам нисколько не уступающие бронтозаврам и гигантозаврам, а по весу даже превосходящие их во много раз. Самое правильное объяснение этого явления заключается в неисчерпаемом богатстве морской фауны, которая в состоянии прокормить громадных особей, а также в большей подвижности огромных туш в воде.
И все же, по-видимому, лета этих колоссов уже сочтены, но причиной их гибели будет не недостаток пищи, а вмешательство человека.
Задолго до алмазной лихорадки в Кимберли и золотой лихорадки в Витватерсранде разразилась китовая лихорадка в северной части Атлантического океана, а вскоре и на Тихом океане. Норвежцы, американцы, русские, англичане и японцы ринулись в лютый бой с китами на всех морях. Погоня за ворванью, амброй и китовым усом не знала удержу. Американский эластичный китовый ус «норсерн» из Девисова пролива и с Аляски стал модной новинкой, и за него платили головокружительные суммы. Самый длинный ус гренландских китов достигал более четырех метров, и еще 20 лет назад за него платили свыше 20 тысяч крон за центнер. Из пасти одного кита Добывали 15–20, а иногда и 30 центнеров китового уса.
В 1853 году в Нью-Бедфорде было продано 5625 тысяч фунтов китового уса, а через 50 лет, в 1903 году, уже только 75 тысяч фунтов. Киты становились редкостью. Из многих стран раздались энергичные призывы пресечь это безрассудное истребление.
Первые сведения об охоте на китов относятся к XIV веку. Баски с побережья Бискайского залива вошли в историю как первые отважные китобои. Они пользовались для охоты примитивными орудиями. Промысел басков носил, несомненно, авантюристский характер и не мог угрожать состоянию китового стада в мировом океане.
Но уже по статистике Скемона с 1835 по 1872 год, то есть на протяжении 38 лет, китобойным промыслом занимались 19943 судна, добывшие 3670 тысяч тонн китового жира стоимостью 272 миллиона долларов, притом долларов того времени. Ежегодно убивали около четырех тысяч кашалотов и трех тысяч китов. Если к этому прибавить еще раненых и подстреленных животных, то окажется что за 38 лет было уничтожено около 300 тысяч китообразных.
Известный зоолог Лидеккер[41] из Британского музея заявил: «Я не сторонник предписаний, ограничивающих свободную торговлю, но эта бойня производит на меня такое впечатление, как будто режут курицу, несущую золотые яйца».
Это было сказано задолго до того, как в 1867 году Г. Гордес в Бремерхафене сконструировал гарпунную пушку. С тех пор избиение китов усилилось.
Китобои обрушились теперь и на другие виды китообразных, которых они до того времени не трогали, так как охота на них была связана с опасностью, утомительна и невыгодна.
В некоторых морях китобойный промысел был совсем заброшен, так как погоня за единичными экземплярами себя не оправдывала. Американские и норвежские компании направили свои суда в новые моря. Они начали свирепствовать в Антарктиде, перерабатывая убитого зверя в массовых масштабах прямо на плавучих заводах. Китобойные базы были созданы на побережье Аргентины и Чили, а добытое сырье продавалось на месте, чтобы сэкономить время и сократить расходы, связанные с его транспортировкой в Европу и в Северную Америку.
— Этот способ охоты уже отошел в историю, — заметил капитан Хенриксен. — Кашалоты нам попадаются лишь изредка, а охота на настоящих гладких китов в южных морях очень строго преследуется. Здесь добывают только финвалов, а если посчастливится, то и кашалотов и синих китов.
— Хорошо, а как же вы в открытом море распознаете финвала или синего кита от настоящего?
— По струе выдыхаемого воздуха, который над поверхностью моря превращается в пар и иногда поднимает с собой целый столб воды. Каждый китобой тотчас же узнает его, и никакие отговорки здесь не помогут. Гренландский, или настоящий, кит выбрасывает водяную струю почти горизонтально, между тем как синий кит и все остальные — под углом вверх…
«Попал!»
— Капитан! Кит!
Хенриксен быстро обернулся и взглянул на наблюдательную бочку на мачте.
— Там, — указывал матрос далеко вперед по правую сторону от судна.
— Перемена курса! 90 вправо и полный ход! — крикнул капитан рулевому. Машины загрохотали чаще, набирая обороты, и «Штелленберг» быстро продвинулся в том направлении, где невооруженным глазом можно было различить маленькое облачко над поверхностью моря. Облако исчезло, и в течение нескольких минут не было видно ни малейшего признака кита. Капитан всматривался в поверхность моря и вдруг стал браниться:
— Damned — проклятие! Как раз настоящий кит. Два месяца я уже их не видел, а теперь кит попадается на нашем пути, как раз когда нам необходимо выстрелить. Посмотрите! — Он дал нам бинокль и крикнул рулевому: — Убавить ход, прежний курс!
— Это дорого обошлось бы нам. Но слава богу, что настоящие киты находятся под охраной. Лет 50, собственно, даже лет 40 назад, когда я только начинал, здешние воды просто кишели настоящими южными китами. Теперь же их здесь осталось всего несколько штук. Либо все уже перебиты, либо поумнели и держатся в неизвестных местах. Морская болезнь снова дала себя знать.
— Да вы не беспокойтесь, — смеялся капитан. — Все идет нормально. Я сам все это переживал не раз. Постарайтесь ходить как можно больше и не думайте о том, что вам дурно…
«Штелленберг» качался на волнах Атлантического океана, и минуты тянулись бесконечно. Солнце уже склонилось к горизонту, и небо покрылось белыми барашками, убегавшими куда-то на восток, где они сливались с розовеющим горизонтом. Мы уже потеряли надежду когда-нибудь увидеть экипаж судна за работой. Нам так хотелось заснять для фильма важнейшие фазы охоты на китов. Но для этого требовалось полное дневное освещение.
В третий раз тревога. Хенриксен выбежал на нос и пристально смотрел по направлению, на которое ему указывал матрос из наблюдательной бочки.
— Там! Там! — закричал капитан и бросился к пушке. Мы напряженно наблюдали за его движениями. Он встал у гарпунной пушки, широко расставив ноги, и крепко сжал обеими руками ее изогнутую рукоятку, готовясь нажать спуск. Судно шло под полным паром, быстро приближаясь к взвихренной полосе, белевшей в нескольких стах метров прямо перед носом. Высокий фонтан пара и воды снова взлетел над поверхностью моря; 100 метров, 80, 60… судно содрогнулось от сильной детонации. Мы успели заметить лишь изогнутую кривую линя, взметнувшегося из-под гарпуна и исчезнувшего в горе живого мяса на морской поверхности. Едва слышный второй взрыв — и сразу же поверхность моря окрасилась кровью. Прошло несколько секунд, прежде чем кит пришел в себя.
— Попал, — сказал Хенриксен словно про себя и потер руки. — Хороший выстрел. Пошел прямо вниз. Если бы кит был только легко ранен, вы бы увидели, на что он способен. Кит мчится тогда по поверхности, оставляя белый след, и тащит за собой «Штелленберг», словно щепку. Такая скорлупка лишь временами развивает максимальную скорость в 20 узлов. Но когда нас тащит за собою раненый кит, машины работают полным ходом назад, и, несмотря на это, мы летим за китом со скоростью до 25 узлов.