Так что же, выходит, лучше было не вмешиваться в устоявшуюся жизнь Сахеля и его обитателей, а предоставить все естественному ходу вещей? Конечно, нет. Ведь нельзя забывать, что пресловутое «равновесие» здесь поддерживалось падежом скота и периодическими вспышками голода.
В традиционном календаре и в памяти туарегов Нигера сохраняются такие «зарубки», как период «изе нере» — «торговли детьми», когда детей обменивали на еду, или «гаази борго», когда в ступах-калебасах нечего было толочь, или, наконец, «йолло мору», что в переводе означает «поглаживать циновку», каковая заменяет туарегам скатерть: ничего другого им уже не оставалось.
«Великий голод» поражал Сахель в 1913 году, двадцать лет спустя наступил «доо изо хире» — год саранчи; а 1942 год туареги назвали «ванде-ваазу»: «забудь о жене своей», ибо спасаться от голода надо было прежде всего самому. Такова истинная цена «равновесия» в Сахеле.
В это «равновесие» необходимо было вмешаться и вмешаться энергично. Но, вторгаясь в область материальных условий жизни населения, нельзя оставлять без внимания не только экологические, но и социально-экономические последствия такого вторжения. Сами по себе проводившиеся здесь мероприятия были правильными. Ошибка состояла в том, что осуществлялись они на типичном для рыночной экономики «технократическом» уровне, тогда как здесь настоятельно требовался комплексный подход к решению сложных социальных и, если угодно, психологических проблем.
Программы «модернизации» Сахеля, как это стало ясно многим, но, к сожалению, с опозданием, пестрели пробелами, которые в конечном счете свели на нет затраченные на их реализацию усилия и средства. Они, по существу, не предусматривали развитие широкой системы просвещения и образования местного населения, включая меры по расширению профессиональной ориентации скотоводов, которые могли бы открыть перед ними возможность разнообразить поле своей деятельности. В программах много говорилось о переводе кочевников на оседлый образ жизни, но крайне мало или почти ничего — о разработке соответствующих материальных и моральных стимулов, способных облегчить решение этой важной задачи. Наконец, бесконтрольное увеличение поголовья скота не сопровождалось внедрением доступной скотоводам системы товарной заготовки мяса и других продуктов животноводства, без чего немыслим переход к рациональному ведению хозяйства.
«Модернизация», которая ограничивается областью материального производства и не охватывает прочие сферы жизни населения, обрекает себя на провал — таков неоспоримый вывод из трагедии Сахеля. К нему и пришли многие специалисты, обследовавшие положение в этом районе.
«То, что случилось в Сахеле, не могло не вызвать отклик в африканском и мировом общественном мнении, — писал, Курьер ЮНЕСКО» в заключительной статье номера, посвященного этой трагедии, — Не подлежит сомнению, что засуха и ее последствия заставили задуматься некоторую часть элиты затронутых ею стран и побудили ее подвергнуть более глубокому анализу как экономические и чисто человеческие аспекты катастрофы, так и политику, проводившуюся до засухи и во время борьбы с ней. Искушение для некоторых было, конечно, велико говорить о национальной солидарности, чтобы уйти от ответственности, говорить о засухе, чтобы скрыть нищету крестьян. Но все меньше и меньше в Африке тех, кто склонен воспринимать подобные речи».
История сахельской трагедии — не единственный пример провала подобных «модернизаций», которые потерпели крушение, натолкнувшись на рифы вековых традиций и суеверия. Сахель в этом длинном ряду выделяется лишь масштабами постигшего его бедствия.
В свое время французская колониальная администрация предприняла дорогостоящие работы по ирригации плодородной поймы Нигера в районе малийского города Сегу. Это мероприятие широко рекламировалось в прессе как образец «отеческой заботы» о благе африканцев. На осушенные земли, отведенные под посевы хлопчатника, риса и других ценных культур, переселяли крестьян из разных мест. Для них были построены «образцово-показательные» селения, получившие название «политехнических».
Но вот незадача! Крестьяне разбегались из этих поселений. Бежали потому, что церемония их основания сопровождалась официальными речами, а не жертвенными возлияниями молока и умерщвлением белой курицы в соответствии с обычаями предков. Бежали, ибо к выходу в поле их призывали звуки военного рожка, а не привычного там-тама. Да и вся жизнь в поселениях строилась на «голой науке», без учета традиционных святынь, воплощенных в могилах предков. Когда же беглецов ловили и возвращали обратно, они приносили с собой «домашних богов». Вошедшие в кровь и плоть народные традиции требуют чуткого и бережного к себе отношения.
Сознавая необходимость бережного, вдумчивого отношения к обычаям, в которых отразился опыт предшествующих поколений, многие представители африканской интеллигенции настаивают на необходимости тщательно отбирать и сохранять в традициях африканских народов все действительно ценное и полезное для их духовного и материального развития. Собственно, такой «отбор» и происходит повседневно, но стихийно. В конечном счете этот процесс подчинен объективным потребностям общественного развития, но стихийность делает его порой мучительным и болезненным. Задача состоит в том, чтобы, опираясь на «естественный отбор», придать ему более осознанный и целенаправленный характер. Эту задачу разными путями и пытаются решить многие африканские страны.
АФРИКАНСКИЙ СУББОТНИК
Еще в 1961 году, готовясь с коллегой-журналистом к поездке по странам Африки, мы записали в блокноты памятку: подготовить репортаж об «энвестисман юмэн». Это выражение, означающее в переводе с французского «человеческий вклад», тогда особенно часто употреблялось в Гвинее и Мали. И действительно, приехав в Бамако, мы слышали эти слова почти на каждом шагу. Об «энвестисман юмэн» увлеченно рассказывали нам малийские друзья, вещало местное радио и почти ежедневно писала газета «Эссор» в специальной рубрике. Суть этого движения можно сравнить с нашими субботниками. В свободное время собираются люди для добровольного и безвозмездного труда на общее благо: прокладывают дороги, сооружают мосты, строят школы и больницы, роют колодцы, возводят дамбы. Точный смысл этого движения можно было бы передать словами «трудовой вклад». В первый же день по прибытии в страну мы попросили гостеприимных хозяев показать нам, как это происходит.
Ранним воскресным утром нас повезли в Бугуни — небольшой городок километрах в 150 к югу от Бамако. Въехав на его улицы, мы решили, что произошло недоразумение и наши сопровождающие не туда нас привезли. Здесь явно готовилось народное гулянье: гремели тамтамы, повсюду были видны живописные группы. празднично разодетых людей. Женщины в ярких нарядах вдруг выскакивали в круг и, скинув сандалии, выбивая пыль босыми ногами, пускались в пляс, как бы бросая вызов товаркам. И кто-нибудь его обязательно подхватывал.
Пока в скромном помещении муниципалитета нас знакомили с мэром города, секретарем партийной ячейки и руководителем молодежной организации, картина на улицах изменилась и стала еще больше напоминать подготовку к какому-то торжеству. Люди стекались на площадь перед мэрией, группы музыкантов слились в «сводный оркестр», и он теперь заглушал голоса и смех все увеличивавшейся толпы, вызывая смешанное чувство радостного и тревожного ожидания. Выйдя на площадь, наши собеседники возглавили шествие, и вся колонна двинулась на окраину городка. Лишь одна деталь отличала эту картину от привычного нам зрелища праздничных демонстраций: у большинства мужчин были в руках мотыги или широкие ножи, напоминающие кубинские мачете. После беседы в мэрии мы уже знали, что целью сегодняшнего «трудового вклада» в Бугуни будет завершение строительства школы и подготовка ее территории к новому учебному году.