Какими бы отрывочными и противоречивыми сведениями об Африке ни располагал человек, отправляющийся туда впервые, он заранее знает одно: там жарко. Но, оказывается, и эта истина относительна.
Выходя из самолета, например, в Бамако, невольно замедляешь шаг на первых же ступеньках трапа. Впечатление такое, что перед тобой вдруг распахнулась паровозная топка. Ощущение тем более сильное, что ты всего несколько часов назад в аэропорту Шереметьево поеживался от февральской стужи. Здесь же, под брюхом у Сахары, воображаемые картины дантовского ада начинают обретать зримые черты реальности. Так и кажется, что стоит чертям-истопникам чуточку поддать жару, как еще при жизни испытаешь все муки грешников, откомандированных в преисподнюю.
Раскаленный добела воздух недвижим и вроде бы даже звенит. А может быть, это от шума в ушах? С трудом преодолеваешь расстояние между самолетом и зданием аэровокзала, в котором лениво вращающиеся под потолком лопасти вентиляторов производят впечатление едва ощутимого дуновения ветерка. Впрочем, вентиляторы, может быть, и ни при чем: легкое движение воздуха создают несметные полчища мух, которые предпочитают транзитный зал аэропорта невыносимому солнцепеку.
Заняв вновь место в прохладном салоне воздушного лайнера для продолжения полета, чувствуешь себя солдатом, прошедшим боевое крещение. Расплата за такую самонадеянность не заставляет себя долго ждать. Через каких-нибудь полтора часа самолет заходит на посадку в следующей африканской столице — Конакри.
Взору открываются синие просторы океана, окаймленный белой полоской прибоя, утопающий в густой зелени берег, стройные пальмы, трепещущие под порывами ветра. Столь радующая глаз картина обещает отдохновение от адского пекла в Бамако. Но стоит лишь выглянуть наружу, как всего тебя обволакивает липкая испарина, а влажная духота не позволяет вздохнуть полной грудью. Впрочем, любому, кто захотел бы испытать подобные ощущения, не обязательно лететь в Конакри: достаточно войти, не раздеваясь, в парное отделение русской бани, когда там только что плеснули ковш воды в раскаленную каменку.
Чувствуя, как по спине бегут ручейки пота и с каждым шагом тяжелеет, пропитываясь влагой, костюм, бредешь по летному полю и вспоминаешь, как о благодати, даже не о московском снеге, а о сухой бамаковской жаре. На встречающих друзей, деятельных, радующихся встрече со «свежим» земляком, глядишь с недоумением: чем они дышат и почему не обливаются потом? И напрасно.
Напрасно, потому что еще в первой половине прошлого века авторы «Учебной всеобщей географии», опубликованной в Санкт-Петербурге, писали: «Человек может жить во всех странах земного шара: тело его мало-помалу принимает свойство, приличное обитаемой им земле… опытом и навыками научается переносить всякий климат».
В справедливости этих слов убеждаешься быстро. Достаточно сбросить с плеч тяжелое творение московского портного и облачиться в «приличное обитаемой земле» легкое одеяние, достаточно окунуться в повседневные дела и заботы, как вдруг обнаружишь, что ты перестал обращать внимание на жару и влажную духоту. А потом настанет такое время, когда в Африке будешь мерзнуть. Отправляясь вечером к океану подышать свежим морским воздухом, надеваешь, как на лыжную прогулку, шерстяной свитер.
В тропиках нет привычной для жителей умеренных широт смены времен года, здесь лишены смысла такие понятия, как лето и зима, весна и осень. Чередование времен года определяется в этой зоне не температурой, колебания которой весьма незначительны, а режимом выпадающих осадков.
В простирающейся от атлантического побережья Сенегала до эфиопских нагорий полосе африканской саванны резко различаются два сезона: сухой и дождливый. Время наступления каждого из них и продолжительность меняются в зависимости от того, насколько данный район удален от экватора и морского побережья. На большей части этой обширной зоны дождливый сезон приходится на «летний», по нашим понятиям, период и длится 3–5 месяцев. А с ноября по апрель — май не выпадает практически ни капли дождя.
В эти «зимние» месяцы над саванной дует ветер из Сахары, «харматтан», несущий не только сухой жар пустыни, но и мельчайшую пыль, проникающую всюду. В такие дни серо-желтая мгла, сквозь которую с трудом пробиваются солнечные лучи, плотно укутывает землю; рубашки приходится тогда менять по нескольку раз в день.
Еще А. Швейцер подметил, что о дождях и хорошей погоде в Африке говорить не принято. Действительно, африканские тропики — поистине райское место для службы прогнозов: никаких неожиданностей погода ей тут не сулит. Прожив здесь хотя бы полгода, вы сможете сами ее предсказывать с точностью, близкой к 100 процентам.
Во время сухого сезона, собственно говоря, и предсказывать-то нечего: изо дня в день на безоблачном небе сияет солнце, направление ветра и температура отличаются завидным постоянством. Так проходят месяц за месяцем. Беспощадное солнце испепеляет все вокруг, и земля приобретает унылый желто-бурый цвет, кое-где перемежающийся с красными пятнами выходящего на поверхность латерита.
Неизменная погода сухого сезона сначала даже радует: можно, не опасаясь дождя, отправиться в выходной день на пляж, можно проехать на автомашине по проселочной дороге в любое место, можно устраивать под открытым небом выставки и киносеансы, можно, наконец, отдохнуть от неумолчного шума кондиционеров, которые в сезон дождей практически не выключаются. Но проходят дни, недели, месяцы, и начинаешь ощущать, что это вечно голубое небо, щедрое солнце, неизменная 30-градусная жара иссушают не только землю, но и душу, начинают действовать на нервную систему. Душа все настойчивее «просит бури», жаждет хоть каких-нибудь перемен.
И первые признаки долгожданной бури появляются на небе; все чаще возникают огромные кучевые облака, радуя глаз причудливыми нагромождениями. Океан темнеет, покрывается белыми барашками, которые сливаются на горизонте с облаками. Но к полудню ветер стихает, облака рассеиваются, а жара становится невыносимо тяжелой. Впечатление такое, будто сама природа, затаившись, томительно ожидает перемен.
И в один прекрасный день они наступают. Кучевые облака прямо на глазах уплотняются, образуют огромную фиолетовую тучу, охватывающую полнеба. Резкие порывы ветра вздымают тучи пыли, песка вместе с городским мусором. Со звоном вылетают стекла из рам открытых окон. Ночная мгла быстро опускается на землю, хвостатые молнии прорезают небосклон параллельно горизонту, орудийными раскатами гремит гром. И наконец на иссушенную многомесячным зноем землю обрушиваются потоки воды.
Выражение «пошел дождь» к этому ливню неприменимо. За его сплошной, непроницаемой завесой скрывается противоположная сторона улицы; автомобильные «дворники» не в силах справиться со своей задачей, и водители машин предпочитают остановиться и переждать разгул стихии. К тому же в считаные минуты мостовые, тротуары, газоны скрываются под бурлящими потоками воды, так что все равно не видно, куда ехать.
Такие торнадо, как называют здесь грозовые шквалы, столь же интенсивны, сколь и быстротечны. Через 30–40 минут небо светлеет, порывы ветра стихают и солнечные лучи вновь озаряют залитую водой и усыпанную сломанными ветками деревьев и кустарников землю. Пускаются в путь, или, вернее сказать, «вплавь», пережидавшие непогоду автомашины, объезжая стайки веселых ребят, которые с восторгом плещутся в воде прямо на проезжей части улицы.
Кстати, почти любой мальчуган в Дакаре, не задумываясь, скажет вам, что первый ливень прольется, скорее всего, 14 июля — в день взятия Бастилии, национального праздника Франции. Сомневается обычно в этом только персонал французского посольства, решая каждый год одну и ту же проблему: проводить ли дипломатический многолюдный прием на лужайках посольского сада или же в помещении. Замечено, что всякий раз в этот день ярко светит солнце, ничто не предвещает ненастья и длинные столы с напитками и закусками накрываются под открытым небом. Но многие из приглашенных, умудренные опытом, прихватив тарелочку с закусками и бокал вина, предпочитают тесниться в душных залах. И предусмотрительность окупается сторицей: им не приходится в разгар приема спасаться бегством от мгновенно налетевшего торнадо.