Сегодня немыслимо говорить об африканской поэзии, не касаясь поэтического творчества Л. Сенгора. Нельзя обойти и его идейно-философские концепции, когда речь, идет о становлении и развитии общественной мысли в Африке. Кстати, именно этой стороне своей деятельности обязан Л. Сенгор тем вниманием, которое уделяется ему во всем мире. Ведь среди современных африканских концепций общественного развития нет другой такой, которая, как сенгоровский негритюд, вызывала бы столь жаркие споры и противоречивые оценки на протяжении десятилетий. И так уж случилось, что советскому читателю гораздо больше известно о негритюде, чем о его авторе. А его личность и политическая карьера заслуживают внимания хотя бы потому, что в них как в капле воды отразился сложный процесс противоборства нового и старого в Африке.
Опытный и широко образованный политический деятель, сформировавшийся в годы подъема национального самосознания и национально-освободительного движения угнетенных народов, Л. Сенгор чутко улавливал новые веяния и ситуации, возникавшие в сложных перипетиях, борьбы за независимость народов Африки и возрождение африканской культуры. Он стремился учитывать эти новые элементы, внося соответствующие коррективы в свои теоретические установки, которыми призывал руководствоваться в практической деятельности.
Проработав несколько лет в Сенегале, я имел возможность встречаться с Л. Сенгором и наблюдать за тем, как реализуются его идеи в стране, где он родился и которой бессменно руководил в течение двух десятилетий… Впрочем, реализуются ли они на самом деле?
Л. Сенгор родился 9 октября 1906 года в городе Жоаль, на юго-западном побережье СенеТала. И дед, и отец его занимались посреднической торговлей в пользу известного по всей Западной Африке бордоского торгового дома «Братья Морель». Но в отличие от деда, ходившего с караванами товаров в глубь страны и не вернувшегося однажды Из очередного похода, отец Леопольда Базиль Дьогой не рисковал жизнью. Его лавка находилась в Джилоре, значительном по тем временам торговом центре близ Жоаля. Здесь скупал он у приезжавших крестьян рис, просо, а главное — арахис, которые поступали затем на склады компании «Морель». Крестьяне: покупали у Дьогоя сахар и соль, ткани и украшения для жен и дочерей.
Базиль Дьогой был широко известен в округе, имея свыше тысячи голов крупного рогатого скота, верблюдов: и лошадей, сотни гектаров земли, большой каменный дом. Все это внушало людям почтение к нему. Род Сенгоров принадлежал, кроме того, к числу уважаемых у сереров: среди предков будущего президента Сенегала было несколько правителей средневекового серерского королевства Син.
Мы далеки от мысли ставить в зависимость идейные убеждения той или иной личности от ее социального происхождения и полученного воспитания. История, как известно, изобилует примерами того, как выходцы из одного общественного класса бесповоротно переходили на позиции другого, антагонистического класса. Но в данном случае происхождение и воспитание, несомненно, сказались на формировании взглядов Л. Сенгора.
Его раннее детство прошло в кругу семьи. Идиллические картинки патриархального быта глубоко запали в душу ребенка, не знавшего забот о хлебе насущном. Спустя много лет образы детства вдохновят Л. Сенгора на создание поэм, воспевающих родину, материнскую ласку и любовь, звездное небо над уснувшей деревней. Они же отразятся и в его отношении к африканскому прошлому, африканским традициям.
Когда мальчику исполнилось семь лет, практичный Базиль Дьогой определяет Леопольда в ближайшую католическую миссию. Следующие тринадцать лет мальчик проводит в различных миссионерских учебных заведениях, оставивших заметный след в его мировоззрении.
В драматическом столкновении романтических впечатлений детства с суровыми миссионерскими буднями и первыми болезненными уколами расовой дискриминации у Л. Сенгора вырабатывались такие черты характера, как упорство и настойчивость, терпение и выдержка, скрытность и рассудительность. И еще честолюбие.
Особую роль в жизни Л. Сенгора сыграло пребывание в дакарской католической семинарии Либермана. В стенах этого закрытого учебного заведения он провел пять лет и с особой остротой ощутил высокомерное отношение наставников к ценностям африканской культуры и к личности африканца. «В католическом коллеже в Дакаре, — вспоминал позднее Л. Сенгор, — когда директор хотел пристыдить нас прошлым, отрицая, что у нас была своя «цивилизация», мы… всегда реагировали бурно. Именно тогда во мне глубочайшим образом укоренилась идея — пока еще идея, не облеченная в слова, — о существовании самобытной и равной с другими черной цивилизации. С этих семинарских лет цель, а точнее, смысл моей жизни состоял в том, чтобы доказать эту идею и придать ей жизненную силу».
«Святые отцы», чьим заботам было поручено формирование умонастроений шестнадцати воспитанников дакарской семинарии, по-видимому, вовремя распознали «крамольные» мысли молодого серера. И в канун выпуска ему было объявлено, что юноша «ошибся в призвании священнослужителя» и может, если пожелает, завершать свое образование в светском учебном заведении. Двадцатилетний Л. Сенгор болезненно переживает крушение своих честолюбивых планов добиться сана священника, но не опускает рук. В следующие два года он экстерном завершает среднее образование и получает диплом бакалавра.
Столь редкое даже по нынешним временам достижение африканского юноши не прошло не замеченным колониальной администрацией. Уступив настойчивым просьбам директора департамента по делам просвещения, который преподавал Л. Сенгору греческий и латинский языки, генерал-губернатор Французской Западной Африки согласился предоставить новоиспеченному бакалавру стипендию для продолжения филологического образования в метрополии. Для него было, таким образом, сделано исключение из правила не направлять африканских стипендиатов в такие французские учебные заведения, где они могли бы заразиться нежелательными идеями и причинять затем неприятности колониальным властям. Так, известные ныне сенегальские писатели Усман Сосе Диоп, Карим Гай и Бираго Диоп примерно в одно время с Л. Сенгором получили стипендии для изучения… ветеринарии.
В конце лета 1928 года молодой жоалец с тревогой и надеждой в душе поднялся на борт пакетбота «Медиа II» и на долгие годы покинул родную землю. Следующие три десятилетия его жизнь, литературная и политическая деятельность будут неразрывно связаны с Францией. Здесь он пройдет путь от безвестного лицеиста до министра в кабинете Э. Фора, здесь будут написаны его лучшие поэтические произведения, здесь встретит он друзей и единомышленников, которые во многом определят его судьбу, здесь же возникнет доктрина, — с которой тугим узлом сплетутся и его имя, и поэтическая карьера.
Для уроженца захолустного Жоаля Франция окажется второй родиной. Оценивая этот период своей жизни, Л. Сенгор впоследствии напишет, что «именно здесь… я получил все основное, из чего состоит мое интеллектуальное и моральное воспитание… Во Франции я постиг прежде всего определенный метод мышления и жизни. Я бы даже сказал, что этот метод и сегодня позволяет мне анализировать проблемы и решать их».
Степень воздействия французской культуры на формирование творческого и идейно-политического кредо Л. Сенгора была не столько результатом длительности его пребывания в метрополии, сколько объяснялась его личными наклонностями. Незаурядный лингвист, Л. Сенгор оказался первым среди африканцев, который удостоился чести преподавать во Франции французский язык. В 1946 году он был включен в состав комиссии по подготовке текста новой конституции Франции как выдающийся стилист. Глубокая склонность к литературному творчеству и несомненное поэтическое дарование позволили ему не просто усвоить основные элементы французской культуры, но и глубоко проникнуться ее духом.
Однокашник Л. Сенгора по лицею Людовика Великого Жорж Помпиду восхищался тем, «насколько превосходно воспринял он нашу культуру, и не только французскую, но и греко-латинскую».
Но для Л. Сенгора восприятие французской культуры никогда не было пассивным усвоением тех или иных ее компонентов. Его излюбленный лозунг «ассимилировать, но не быть ассимилированным» имел для него вполне реальное содержание. Постигая новую для себя культуру, он как бы «пропускал» ее через призму своего африканского «я», соотносил различные ее элементы с африканской действительностью и пытался таким путем найти ответ на мучавшие его вопросы.