Крупный африканский город, будь то Абиджан или Аккра, Дакар или Лагос, Киншаса или Найроби, поражает даже видавшего виды путешественника ультрамодернистской архитектурой небоскребов, роскошью отелей и магазинов, великолепием центральных проспектов и парадных набережных. По вечерам они озаряются разноцветием пляшущих огней рекламы и ярко освещенных подъездов кинотеатров и ресторанов, ночных клубов и баров. Вы можете здесь посмотреть только что вышедший на экраны Европы или США кинофильм, отведать доставленные самолетом наисвежайшие устрицы или омары, не говоря уже об изысканных напитках. Любители более острых ощущений тоже не остаются без внимания, о чем оповещают рекламные щиты, установленные у соответствующих заведений. По улицам этих африканских городов скользят, шелестя шинами, лимузины самых дорогих и престижных марок. Любой сноб, имея деньги, может устроиться здесь с не меньшим комфортом, чем в известных столицах мира.
Принято считать, однако, что человек, который живет в таком африканском городе, но ни разу не ступил за пределы его центральных кварталов, так и не увидит Африку. Согласиться с этим утверждением можно, но с одной поправкой: он не увидит всю Африку в ее удивительном своеобразии. Ибо современные, фешенебельные городские кварталы — тоже Африка. Они возведены на ее земле и руками ее рабочих, в них живут, а тем более работают, не только иностранцы. А в роскошных автомобилях разъезжают в основном тоже африканцы. Европейцы с некоторых пор предпочитают не привлекать к себе внимания излишней роскошью.
Конечно, это лишь один облик Африки и отнюдь не самый типичный. Чтобы увидеть другой, достаточно завернуть за угол. И мир тотчас меняется до неузнаваемости.
Обшарпанные, полуразвалившиеся одно- и двухэтажные дома залатаны как придется и чем придется. С наступлением темноты они освещаются керосиновыми фонарями и коптилками. Водопровод заменяют здесь водоразборные колонки: одна на несколько кварталов; канализацию — зловонные сточные канавы, полные нечистот. Роскошные магазины с зеркальными витринами и кондиционированным воздухом уступают место маленьким и грязным лавчонкам, где по соседству с бочкой керосина свалены мешки с рисом, а на полках годами пылятся рулоны полуистлевших тканей.
На пустырях и в тесных проходах между строениями ютятся всевозможные мастерские. Под открытым небом строчит что-то на швейной машине портной, под ноги ему ложится, завиваясь, стружка из-под рубанка столяра. Здесь же, усадив клиента на ящик, бойко пощелкивает ножницами парикмахер. Производя неимоверный грохот и шум, стучат молотками по кузову допотопного рыдвана жестянщики, тщетно стараясь выправить его мятые проржавевшие бока. А на узких улочках, в грязи и пыли, копошится полуголая детвора. Всюду, куда ни бросишь взгляд, ползают жирные мухи, которые, кажется, и летать-то давно разучились…
Но и это не самые нижние ступеньки городской нищеты. Чтобы спуститься еще ниже, надо набраться мужества и углубиться в лабиринт кварталов этой части города. Постепенно дома, убогие и давно непригодные для жилья, кончаются. И начинаются подлинные трущобы — «бидонвили».
Здесь нет уже не только домов, но и вообще жилищ в общепринятом смысле этого слова. Их заменяют прилепившиеся друг к другу невероятные конструкции, созданные из разбитых ящиков, обрезков жести, кусков толя, обломков шифера. Дверные проемы закрыты либо грязной мешковиной, либо пучком сухих пальмовых ветвей.
Как раковые опухоли, разрастаются такие человеческие муравейники вокруг африканских городов. Они-то и служат наглядным и уродливым проявлением связи города и деревни, ибо в таких трущобах оседают десятки тысяч сельских жителей, покидающих родные места. По разным причинам устремляются они в город: одни — в поисках лучшей жизни, другие — из-за куска хлеба или горстки риса, если на их деревню обрушился голод. Часто молодежь бежит от беспросветной нужды, от закостенелой, регламентированной до мелочи вековыми обычаями сельской жизни, которая сковывает волю молодых по рукам и ногам тиранической опекой старших. Бегут, надеясь на лучшее, а попадают в «бидонвили», где нет ни работы, ни жилья. Сюда же город выбрасывает и тех, кто не смог удержаться «на поверхности», закрепиться в кварталах бедноты, в которых люди живут хотя бы под крышей.
Город старается отгородиться от трущоб и сделать вид, что они к нему не имеют никакого отношения. Причем отгородиться в буквальном смысле слова: основная магистраль, ведущая из Дакара в глубь страны и в аэропорт, пересекает этот огромный район сосредоточения крайней нищеты, но проезжающий по ней автомобилист не увидит его за высоким железобетонным забором, протянувшимся на несколько километров.
Здесь, как в гигантском котле, перемешивается все: различные этнические группы и кланы, веяния нового из близких кварталов городского центра и вековые обычаи, принесенные из деревенской глуши, надежды и отчаяние, случайная удача и горькое разочарование. А в результате образуется неустойчивый и взрывоопасный человеческий сплав, подверженный стихии самых необузданных действий.
Они — эти люди — никто. Статистика не относит их даже к безработным и зачастую не включает в активное население. В своем большинстве эти люди никогда и нигде не работали по найму. На них не распространяются законы о труде и пособия по социальному страхованию даже там, где они официально существуют. Обитатели «бидонвилей» не знают, что такое документ, удостоверяющий личность. И полиция; и медики предпочитают сюда не заглядывать. Да и кто может найти человека в этом муравейнике, где «улицы» не имеют названий, а «дома» — номеров?
Как и чем живут эти обездоленные, никому не нужные люди? От экономистов и социологов, работников муниципалитетов и профсоюзных активистов чаще всего приходилось слышать в этой связи упоминания о пресловутой африканской «солидарности»: взаимопомощи и взаимовыручке сородичей, земляков, членов одной касты или клана. Допустим. Но тогда остается открытым вопрос: как, хотя бы в том же Дакаре, несколько десятков тысяч африканских рабочих и служащих, получающих мизерную зарплату и обремененных собственными семьями, могут прокормить всю эту массу обитателей трущоб, лишенных всякого источника дохода? А ведь она насчитывает не одну сотню тысяч душ. Ответ, видимо, заключается в том, что городские люмпены живут, а точнее, влачат существование ниже всякого порога нищеты, который только можно вообразить.
Но связи африканского города с деревней не ограничиваются только городскими трущобами: они глубже и шире.
В Сенегале, скажем, виды на урожай арахиса волнуют не только крестьян. Будет хороший урожай — появится работа у тысяч рабочих маслобоен в Дакаре и Каолаке. В противном случае многие из них окажутся за воротами в безнадежных поисках заработка. И так обстоит дело не только с маслобойнями: по меньшей мере две трети сенегальских промышленных предприятий, сосредоточенных главным образом в Дакаре и его окрестностях, заняты переработкой местного сельскохозяйственного сырья. Поэтому любой «сбой» в деревне незамедлительно откликается эхом в городе.
Заметно увеличиваются толпы людей, осаждающих каждое утро ворота дакарского порта, где грузчиков нанимают на работу поденно. Резко возрастает число просителей, обивающих пороги всевозможных контор, офисов и частных квартир в богатых районах, готовых наняться на любую работу и на любых условиях. А «настырность» мальчишек разных возрастов, которые караулят дюжинами у дверей магазинов, чтобы выхватить у хозяйки сумку с продуктами и пронести ее за гроши хотя бы несколько шагов, переходит мыслимые границы. Эти же ребята стайками собираются возле мест, где можно поставить на время автомашину, и стоит вам туда сунуться, как они наперебой предлагают «услуги»: «я буду караулить, патрон!». Отказываться от «услуг», за которые положено платить гроши, нельзя. Иначе вы рискуете, вернувшись, обнаружить машину поврежденной этими же «сторожами».
Имеются и другие признаки неблагополучия в деревне. Если вдруг высокопоставленные деятели — министры, депутаты парламента, члены Верховного суда или различных правительственных комиссий — отменяют назначенные заранее встречи и на несколько дней выезжают из города в отдаленные районы страны, значит, положение в них обострилось, возникли трудности, которые невозможно преодолеть усилиями только местных органов власти. Чаще всего в таких случаях упоминается засуха, реже — проливные дожди, затопившие посевы.