Первое, что поражает при выходе из самолета в Аддис-Абебе, — это прохлада. Всего несколько часов назад в Москве, глядя на упорно не желавший подниматься выше 16° по Цельсию столбик термометра, мы сетовали на холодный июль. А здесь оказалось всего 11° тепла, хотя эфиопская столица и расположена ближе к экватору, чем жаркие Дакар, Бамако или Конакри. Встречающие эфиопские друзья одеты в добротные пальто, а у женщин на ногах совсем уж необычные для Африки высокие сапоги.
Зябко поеживаясь в слишком легкомысленном для такой погоды одеянии, вспоминаем об оставленных в Москве плащах и об истине, известной каждому прилежному школьнику, а именно: что город Аддис-Абеба расположен на высоте около 2,5 километра над уровнем моря, и на эту цифру, а не на близость к экватору следовало бы ориентироваться, выбирая перед вылетом экипировку.
Тарахтя разболтанными внутренностями и непрерывно сигналя, машина втискивается в поток автомобилей разных марок, повозок, запряженных мулами и низкорослыми лошадьми, велосипедистов и пешеходов, не признающих разницы между тротуаром и проезжей частью. Улицы эфиопской столицы внешне мало чем отличаются от улиц других африканских городов: та же пестрая и шумная толчея, то же чередование мелких лавчонок и дорогих магазинов с зеркальными витринами, обветшалых невысоких строений и ультрасовременных зданий из дымчатого стекла и бетона. И все же облик их имеет свои, неповторимые черты, наблюдать которые мне в Африке еще не доводилось.
Создают их алые стяги и пятиконечные звезды, которыми украшены мачты уличного освещения, огромные портреты К. Маркса, Ф. Энгельса и В. И. Ленина на фронтонах зданий, протянутые поперек улиц лозунги на амхарском языке. А в центре широкого проспекта возвышается удивительно знакомый силуэт: рабочий и крестьянка высоко взметнули над головами серп и молот. Вся разница с прототипом — знаменитой мухинской скульптурой, которая стала символом Страны Советов на Парижской всемирной выставке 1937 года, — состоит лишь в том, что эфиопские юноша и девушка изображены в национальных одеждах и сделаны не из нержавеющей стали, а из фанеры.
И тем не менее это простенькое панно, установленное по соседству с монументальным бронзовым львом — традиционным атрибутом эфиопской символики, — олицетворяет собой новую, революционную Эфиопию, ее неудержимый порыв вперед.
Все недолгое, но до предела насыщенное интересными встречами и незабываемыми впечатлениями пребывание нашей группы в этой древней стране было проникнуто острым ощущением глубокого и необратимого процесса обновления, с признаками которого мы сталкивались на каждом шагу. И они, разумеется, отнюдь не ограничивались внешним оформлением улиц и площадей эфиопской столицы.
В одном из тихих уголков Аддис-Абебы под сенью окружающих его деревьев приютился небольшой особняк — резиденция Комитета эфиопо-советской дружбы и солидарности. Здесь и состоялась одна из первых, на редкость сердечных и непринужденных встреч на эфиопской земле с руководителями и активистами этой авторитетной общественной организации. Среди них были такие широко известные деятели культуры, как художник и скульптор Афеверк Текле и писатель Цегле Гебре. Оба они хорошо знакомы советским людям по различным выставкам картин и по переводам художественной литературы.
Завоевавшие признание и популярность еще задолго до революции 1974 года, эти выдающиеся мастера искусства с увлечением рассказывали нам о том, как меняется его содержание и роль в жизни народа, о новых веяниях в культурной жизни революционной Эфиопии.
— За последние полвека, — говорил Афеверк Текле, — в нашем искусстве — будь то живопись, литература или театр — доминировали библейские или исторические сюжеты: легенда о царе Соломоне и царице Савской, победа Менелика И над итальянцами в битве при Адуа в 1896 году и им подобные. Все это служило в конечном счете прославлению императорской власти, народу же в лучшем случае отводилась роль статиста. Сейчас и тематика иная, и связь искусства с народными массами становится все прочнее и многообразнее. Впрочем, вы можете убедиться в этом сами.
И собеседники пригласили нас посмотреть спектакль одного из многочисленных молодежных самодеятельных коллективов, которые стали возникать после революции во многих местах страны.
В битком набитом зале едва нашлось местечко у стены. Занавеса, как и декораций, на сцене не было, что нас, в общем-то, не смутило: многие московские театры давно уже приучили зрителей обходиться и без того, и без другого. Несколько смущало другое: сумеем ли мы понять само содержание спектакля, не зная амхарского языка. Но эти сомнения быстро рассеялись. Во-первых, представление оказалось, по существу, пантомимой, что не снизило его эмоционального воздействия на зрителей. А, во-вторых, сюжет спектакля был настолько ясен и прост, разыгран так выразительно, что понять его не составило никакого труда.
О тяжкой крестьянской доле рассказывал этот спектакль, о беспросветной нужде, рабском труде на помещика, побоях и унижениях. Помещик и жандарм, купец и священник поочередно выходили на авансцену, символизируя собой темные силы, веками угнетавшие эфиопскую деревню.
Но вот появились молодые офицеры и солдаты, они с треском — под бурные аплодисменты и одобрительный гул зала — выставили вон кровопийц и мироедов, дали землю крестьянам, книги — их детям. Распрямил крестьянин свою согбенную спину, радостно взялся за соху. А когда настало время собирать урожай, из затемненных углов сцены вновь выползли уже знакомые нам «герои»: помещик и жандарм, поп и купец. Они жестоко избили крестьянина, скрутив его по рукам и ногам, забрали зерно, порвали книги, подожгли дом.
Негодующий ропот зрителей прокатился по залу, но на сцене ситуация уже изменилась. Вернувшиеся солдаты и студенты с автоматами и красным знаменем в коротком и жарком бою расправились с бандой контрреволюционеров. Созвав крестьянскую сходку, они вручили земледельцам винтовки, чтобы те могли защищать себя и свои поля. Как святыню приняли крестьяне в свои руки алый стяг революции, укрепив его на самом видном месте и поставив рядом часового.
Шумной овацией встретил зал финал этого бесхитростного спектакля. Но он, отражая революционные победы Эфиопии, как бы перебрасывает мост между ее героическим прошлым и сегодняшним днем, придает этому прошлому новый, глубокий смысл. Действительно, не во славу императора и «восходящей к царю Соломону» монархии вершилось это прошлое, одерживались славные победы над чужеземными захватчиками, а во имя того, чтобы пришел наконец день подлинной свободы и справедливости.
В такой стране, как Эфиопия, где 90 процентов населения составляет беднейшее крестьянство, а сельское хозяйство является основой всей экономики, судьба революции во многом зависит от того, насколько глубоко и прочно прогрессивные преобразования коснутся деревни. За долгие годы знакомства с Африкой и поездок по африканским странам нам не раз приходилось сталкиваться с этой истиной, с горечью наблюдать, как выдыхаются, начинают буксовать и вязнуть в патриархальной деревенской косности смелые революционные порывы и многообещающие начинания. С тем большим нетерпением ожидали мы поездки по эфиопской провинции.
Бесконечной серой лентой стелется под колеса машины дорога. Петляя между живописными холмами, она то приближается к сине-зеленым горным цепям, ограничивающим горизонт, то вновь удаляется от них. А по сторонам дороги течет извечная крестьянская жизнь. Мелькают деревни: тесными группами скучились островерхие тукули, между которыми затесалось несколько каменных строений, неизменная площадь посередине, где проходят деревенские праздники, а по будням играет детвора. В отдалении, построенные, как правило, на возвышенностях, виднеются церкви, увенчанные эфиопскими православными крестами.
Вот, согнувшись в три погибели и увязая по щиколотку во влажной красно-бурой земле, налегает грудью на соху пахарь. Вот женщины, размеренно взмахивая мотыгами, пропалывают зазеленевшие посевы. А там, опершись на длинные посохи, стерегут свое стадо пастухи.