УРОКИ ГРАФА ИЗ КАЗАМАНСА
Звучно шлепнувшись бампером о настил, машина взбирается на паром, и вот уже торговая шумиха Балингоры остается позади. А впереди расстилается гладь реки, плавно катящей свои воды среди заросших зеленью берегов. И сердце замирает от того, насколько все это напоминает родные среднерусские места: ну, прямо Ока, скажем, где-нибудь под Муромом. Сколько бы раз потом ни приходилось пересекать Гамбию у Балингоры, чувство это неизменно возвращалось. Поистине неисповедимы пути ностальгии, и никому не дано предугадать, где, когда и по какому поводу вдруг остро кольнет она тебя в душу…
К африканской действительности возвращает служитель с сумкой через плечо, в линялых шортах и латаной-перелатаной, давно и безвозвратно утратившей и цвет, и форму гимнастерке неведомой армии. Просунув голову в окно машины и цепким взглядом охватив пассажиров, он просит оплатить перевоз. Получив деньги, как правило, «забывает» выдать билет неосмотрительному туристу. И тогда жертве его «забывчивости» приходится заплатить вдвое больше контролеру при выезде с парома. Квитанция об уплате штрафа за «безбилетный» проезд тоже не предусматривается.
И снова таможни, но уже в обратном порядке: сперва гамбийская, потом сенегальская. Оставшиеся до Зигиншора полторы сотни километров пролетают уже веселей: после нудного ожидания и волокиты на переправе само движение вперед доставляет удовольствие, да и местность вокруг становится все живописней, а растительность разнообразней и богаче. Перед самым Зигиншором — снова паром, на сей раз через реку Казаманс, на другом берегу которой и находится город. В отличие от гамбийского этот паром работает быстро и четко, строго соблюдая расписание, да и выглядит он вполне современно.
Если бы не водонапорная башня, торчащая над темно-зелеными кронами деревьев, то Зигиншор с противоположного берега реки вообще был бы неразличим. Перед приезжающими с бедного растительностью и влагой сенегальского севера этот тихий, провинциальный городок предстает как оазис в пустыне, сулящий отдых и покой. Доброжелательные и неторопливые жители, пронизанная лучами солнца буйная тропическая флора и широкая, величавая река, вдоль которой вытянулись городские кварталы, создают неповторимое очарование Зигиншора, воспетое на разные лады в туристических путеводителях. И еще гостиница «Обер». Утверждают, что подобной нет не только в Сенегале, но и во всей Западной Африке. Что ж, проехав ее из конца в конец, могу согласиться с тем, что в этом утверждении есть доля правды. За внешне скромным фасадом здания гостей здесь действительно ожидают все необходимые для хорошего отдыха удобства, редкая для Африки чистота, превосходная кухня и, главное, какой-то домашний уют, создаваемый ненавязчивой, но постоянной заботой о постояльцах.
Даже в очень жаркий полдень улицы Зигиншора погружены в глубокую тень. Верхний ярус защитного растительного покрова образуют монументальные фромаже — «сырные деревья», если перевести на русский их название с французского языка. Сыры на этих серовато-бурых исполинах с глубокими складками коры у основания ствола, конечно, не растут, как не растут и булки на «хлебных деревьях», но мягкая древесина и легкие, как пух, волокна, обволакивающие плоды фромаже, находят широкое применение. Из складок ствола, если их выпилить, получаются готовые двери и столешницы, а волокна служат превосходной набивкой для подушек. В деревнях Казаманса фромаже часто служит «деревом совета»: именно под его раскидистой кроной происходят знаменитые африканские «палабры» — обсуждения животрепещущих вопросов жизни общины, затягивающиеся иногда на несколько дней.
Под сенью фромаже, образуя как бы второй ярус спасительной тени, уютно, чувствуют себя фламбуайаны — «пламенеющие деревья». Вот они-то вполне оправдывают свое название, ибо в пору цветения густые, куполообразные кроны этих деревьев так плотно покрыты яркими пурпурно-алыми цветами, что за ними не видно листвы. На побережье Гвинейского залива фламбуайаны называют еще «могилой белого человека». Столь мрачное наименование они получили за то, что цветут в разгар влажного и жаркого периода года, когда тропическая лихорадка собирала обильную жатву среди непривычных к такому климату людей. Но с некоторых пор белый человек вооружился таблетками «нивакина» или «дилагила», обзавелся кондиционерами и холодильниками и теперь может безбоязненно любоваться буйной кипенью «пламенеющих деревьев».
Пальмы и акации, густой кустарник дополняют зеленый убор Зигиншора, почти совсем скрывая от глаз его невысокие — в один-два этажа — дома. Исключение составляет лишь набережная с длинными рядами складов и магазинов, построенных на заре колониальной эры. Многие из них давно и, похоже, окончательно закрыли свои двери и теперь служат лишь напоминанием о тех временах, когда Зигиншор был важным центром колониальной торговли и экспансии. Здесь, в опустевших торговых кварталах, город вдруг начинает казаться киносъемочной площадкой, вызывая в памяти кадры приключенческого фильма «Пятнадцатилетний капитан».
Зигиншор в отличие от оживленных и шумных Дакара или Каолака производит впечатление города, впавшего в спячку. Днем улицы его пустынны, лишь изредка проедет автомашина или проскрипит повозка, да ненадолго огласят их звонкие голоса школьников, разбегающихся после занятий по домам. Даже традиционно шумный и суетливый африканский базар выглядит здесь необычно: укрывшись от палящего солнца под зонтами всех мастей и калибров, торговки лениво взирают на редких покупателей, интересующихся снедью, разложенной на прилавках или прямо на земле. Только неумолчно жужжат, как бомбовозы, жирные золотисто-зеленые мухи, нарушая сонную тишину.
Лишь вечерами, когда спадает дневной зной, заполняются террасы кафе и баров. Толпа молодежи собирается у ярко освещенного подъезда кинотеатра, из распахнутых окон доносятся звуки музыки. Немногочисленная европейская колония — главным образом французские коммерсанты, преподаватели, технические специалисты — собирается на традиционный вечерний аперитив в баре местного аэроклуба. За бокалом виски или перно здесь обсуждаются дневные новости, городские сплетни, условия заключенных или еще намечаемых коммерческих сделок. Излюбленная тема разговоров — это «нерадивые африканцы». Каких только небылиц ни услышишь тут от местных острословов, смакующих любой действительный или мнимый промах местных и центральных властей! Потом вся компания перебирается в сад гостиницы «Обер», где накрыты столы для ужина.
Вечерами этот ресторан служит своеобразным клубом местной — и европейской, и африканской — элиты. Вот здесь и начинаешь чувствовать, что за внешними сонливостью и беззаботностью в Зигиншоре кроется напряженная жизнь, кипят страсти, порожденные актуальными проблемами, сегодняшнего и завтрашнего дня, сталкиваются порой прямо противоположные мнения. Но понять эту жизнь далеко не просто, как не просто разобраться в хитросплетении традиций и новаций, прожектерства и кропотливой работы энтузиастов обновления Африки, которая уже приносит вполне ощутимые плоды. И очень может быть, что многое в Казамансе осталось бы непонятным, если бы не одна любопытная встреча с человеком необычной судьбы, положившая начало долгому и доброму знакомству.
Нанеся, как положено, визит вежливости губернатору провинции в первый приезд в Казаманс, мы получили любезное приглашение сопровождать его в поездке по окрестностям Зигиншора, которую местные власти устраивали для именитых гостей из столицы, прибывших по воле случая в один и тот же с нами день. Когда на следующее утро участники этой экскурсии рассаживались по машинам, всеобщее внимание невольно привлек один господин странной наружности. Это был пожилой, тучный европеец с одутловатым лицом, в мятых, не первой свежести холщовых брюках и такой же рубашке навыпуск, в шляпе, давно утратившей и цвет, и форму, и в сандалиях на босу ногу. Подобная небрежность в одежде обычно несвойственна европейцам в Африке. Именно поэтому она бросилась в глаза собравшемуся воедино по такому официальному поводу и местному, и столичному начальству, одетому, кстати сказать, в полном соответствии с протоколом.