Институализированное разделение полов, отраженное в соответствующих ритуалах и мифах, могло возникнуть очень рано. Такого рода тексты и ритуалы есть и у пигмеев, хотя и не у койсанов. Ритуалы в тех формах, которые известны по африканским, австралийским, меланезийским и америндейским данным, предполагают наличие хотя бы самого примитивного изобразительного искусства и звуковых инструментов. В Восточной Азии в период перед началом заселения Нового Света (15—20 тыс. л.н.) данный ритуальномифологический комплекс уже должен был получить полное развитие. Меланезийско-южноамериканские параллели слишком детальны, чтобы предполагать самостоятельное появление соответствующих элементов культуры по разные стороны Тихого океана.
Поскольку Австралии, по данным генетиков, достигли не только самые первые сапиенсы, но и представители основной волны выходцев из Африки, настаивать на возникновении перечисленных фольклорно-мифологических мотивов 60—70 тыс. л.н. или ранее было бы преждевременно. Однако ко времени основной миграции из Африки эти мотивы в любом случае должны были быть известны. Генетики датируют эту миграцию временем 35—27 тыс. л.н., но археологические свидетельства о начале позднего палеолита в Европе и соответствующие антропологические материалы предполагают несколько больший возраст — 40, если не 50 тыс. л.н.
К этому древнему, но все же не самому раннему комплексу, вероятно, относится наиболее характерный и легко опознаваемый мотив из числа объясняющих, почему люди не возрождаются — «смена кожи как условие бессмертия». Именно он исключительно популярен в Меланезии и в Южной Америке, хотя и не на крайнем юге этого континента и не в Восточной Бразилии. Чтобы попасть на Новую Гвинею и в Амазонию, данный мотив должен был быть известен в Восточной Азии в эпоху ледникового максимума. В континентальном Китае мотив исчез, но сохранился на островах тихоокеанского фронта Азии — на Тайване, Рюкю и, в редуцированной форме, у айну Хоккайдо. Со «сменой кожи» как сюжетно, так и ареально сочетается более редкий мотив «зов Бога». К этому же комплексу, вероятно, относятся мотивы «неудачный прыжок», «умершие сотрясают землю» и «ложная весть».
К началу заселения сапиенсами Евразии солнце и луна уже стали, по-видимому, осмысляться в качестве фольклорно-мифологических персонажей, однако сюжет истребления солнцем своих детей окончательно сложился лишь в Южной — Юго-Восточной Азии. Астральная мифология вряд ли возникла ранее эпохи ледникового максимума. Отсутствие аналогий между соответствующими повествованиями в Евразии и Америке, с одной стороны, и в Австралии — с другой, свидетельствует в пользу независимого развития астральных мифов на севере и на юге.
Перечисленные мотивы составляют древнейшее ядро мировой мифологии. Как в Африке, так и за ее пределами они нашли отражение лишь в незначительном меньшинстве известных нам текстов. Первоначально я был склонен включать в это древнейшее ядро больше мотивов и считать его более разнообразным по составу [Berezkin 2009a]. Однако анализ материала привел к заключению, что мотивы, общие для Африки и Евразии (будь то ее континентальные области или индо-тихоокеанская окраина), в большинстве своем имеют евразийское происхождение, а в Африку проникли поздно.
Южнее Сахары зафиксировано лишь несколько мотивов космологическо-этиологической категории, которые отсутствуют на других континентах, а в самой Африке также представлены ограниченно. Эти мотивы должны иметь местное происхождение и наверняка появились значительно позже, чем завершился «выход из Африки». Однако когда именно, сказать трудно. Если какие-то оценки и удастся сделать, то только на основе выводов лингвистов о времени расхождения соответствующих языков. К числу упоминавшихся в книге мотивов данной группы относятся «первичное болото» (B3) и «похороненный в голове» (B2F), которые характерны для западно-африканских космогоний, а также объясняющий смертную природу людей мотив «человек и светила» (H31), известный в Центральной Африке.
Мотивы евразийского происхождения проникали в Африку двумя путями — через Переднюю Азию и через восточное побережье континента. Именно вторым путем в Африку, вероятно, попал ряд мотивов из Южной и Юго-Восточной Азии, среди которых есть связанные с земледельческой культурой. Логично заключить, что диффузия данных мотивов шла параллельно с распространением в Африке азиатских видов домашних животных и культурных растений. Датировка этого процесса целиком зависит от успехов археологии. Речь вряд ли идет о периоде ранее I тыс. до н.э., хотя будущие исследования могут частично изменить наши взгляды.