Африканское искусство всегда стремилось отразить сложные проблемы бытия, роль человека в природе, смысл жизни и никогда не было созерцательным. Издавна деревенские рисовальщики покрывали стены домов немудреными силуэтами слонов, львов, горилл, зебу и других животных, надеясь привлечь их на свою сторону в противоборстве с недружелюбными силами природной стихии. Настоящего льва или слона труднее привести к хижине — легче нарисовать их и считать, что союзник обретен. Мысль дополняет реализм живописи, и — что особенно важно — это понимают современные художники континента. Фостэн работает с натуры. Обычно он делает набросок захватившего его вида (кстати сказать, пейзажист — не частое явление среди живописцев континента), а затем дома завершает картину.
В 1967 году в Абиджане Фостэн посетил передвижную выставку катангских ремесленников «Катангская медь». Он был восхищен увиденным.
— Вернувшись в Браззавиль, я буквально через несколько дней выехал в Катангу. Мне не терпелось овладеть искусством чеканки по меди в духе конголезских традиций, — говорит Китсиба. — В одном селе я подружился с молодым ремесленником-балуба Реми Хунгой. Он стал моим учителем. Техника катангской чеканки сложна и при всей простоте инструментов включает множество затейливых и хитрых операций. В Экваториальной Африке, насколько я помню, этот вид искусства юн. Его возраст — около двадцати лот. Родина чеканки — Лубумбаши. Меня привлекло родство этих изделий из меди с африканскими традициями в искусстве. В конце концов мы должны творить в тех жанрах, которые более всего соответствуют нашему характеру и темпераменту. Я сделал уже изрядное число самостоятельных работ, по Реми, мой крестный отец, пока не знает о них. Мы давно с ним не виделись.
…«Статуэтка балуба» изображает несчастную женщину, которая, стоя на коленях, протягивает прохожим чашку для подаяний. Ее образ — воплощение человеческого страдания. Вытянутое лицо, крепко сжатые губы, почти закрытые глаза с огромными, преувеличенными веками.
…«Боль и утешение». Вновь женщина, подавленная горем. Ее утешает односельчанка.
«Танцевальная маска балуба». Благородство маски подчеркивают рога — символ силы, власти и достоинства. В ней явно чувствуется заразительный всеподчиняющий африканский ритм.
Мне импонирует этот высокий, слегка сутуловатый человек с добрыми и умными глазами, с мягким, ненавязчивым характером. Он неразговорчив, но знает многое. Я показываю ему репродукцию картины И. И. Бродского «Ленин в Смольном».
Фостэп лукаво щурится:
— Ну уж Ленина-то я, конечно, знаю и люблю…
Он не ограничивается знанием имен и исторических фактов, простым перечислением течений в живописи. Его душа стремится добраться до подлинных корней жизни и искусства. Он — африканский художник до мозга костей. Все его герои — африканцы.
— Искусство для меня — это прежде всего скульптура, — повторяет Фостэн. — В живописи я тоже чувствую себя скульптором. Я ищу типичные для Африки формы. Цвета Африки, ее горячие тона диктуют мне цветоощущение… Я делаю то, что мне по силам. Своим трудом пытаюсь утверждать равноправие и достоинство гражданина новой Африки. Разумеется, у меня есть планы и замыслы. Время покажет, насколько они реальны.
В памяти, как наяву, звучат слова Фостэна Китсибы, сказанные при прощании:
— Ну, Владимир, приеду в Абиджан, замкнусь в своей конурке, буду работать, работать и работать…
Под «деревьями истины»
(эпилог)
…Тамаринд и гриффонию в некоторых бенинских деревнях издавна считают «деревьями истины» из-за их необычного, «разумного» поведения. Тамаринд складывает листочки к ненастью и на ночь, мясистые стручки гриффонии, лопаясь с оглушительным треском, возвещают верящим в приметы земледельцам начало посевной… В рощице из этих диковинных тенистых деревьев шло общее собрание «коллективной деревни» близ районного центра Адала, на которое меня затянули местные журналисты: посмотрите, мол, как мы живем, чем озабочены.