И мы с жаром принялись беседовать о живописи, о Монтичелли13 и Сезанне, пока в сумерках на горизонте не появился и не стал приближаться к нам стремительно, будто выплывая из сна, окутанный сизо-синей вуалью архипелаг Иль-де-Лос. Это были длинные низкие острова, возникавшие один за другим. Безмолвная вода, разделяющая их, походила на уснувшую реку. Берега островов в зарослях травы и высоких кустарников с редкой пальмой, высящейся на холме, смотрятся в воду, ещё освещённую предзакатным солнцем. И всё вместе с притихшими птицами и теряющимся вдали морем сливается в общую жемчужную синеву. Целая гамма всё более трепещущей, всё более голубеющей и бледнеющей синевы нанизывает бусины островов архипелага как ожерелье, один за другим.
Не могу передать на бумаге торжественную, почти патетическую тишину тропического вечернего моря. Оно бы сделало картину архипелага законченной в его величественности. Всё было бы почти ирреально и таким бы и сохранилось в воспоминаниях, но один островок, самый маленький, приблизился к судну, и ещё зелёный, ещё находящийся в этом конкретном мире и вечере, выпал из невещественного, хотя и остался в полной гармонии с сопровождающими его островами. Он был в шаге от мгновения, переносящего всё в общий сон. Его земля, должно быть, была тоже пурпурной, как и земли остальных островов. Он был здесь как единственное доказательство, что тот архипелаг, столь близкий, а из-за сумерек столь далёкий, прекрасен и поэтому реален. Как некогда на Капри, когда я обедал в «Кафе Паньот» над бездной, где синева соединялась с небом, я и сейчас говорил себе: «Смотри, смотри на это внимательно, поскольку, бог его знает почему, но позже ты будешь говорить: “Это то, ради чего стоило жить!”».
Мы покинули архипелаг Иль-де-Лос, продолжая двигаться сквозь вечер. И уже глубокой ночью приблизились к Конакри – главному городу французской Гвинеи14. В ночи судам не разрешается приближаться к берегу, и мы бросили якорь в двух-трёх километрах от него. Возникла суета из-за негров, которые пересаживались на свои покрытые копотью шлюпки, где только керосиновые фонари защищены от ветра. Неизвестно, сколько времени понадобится нашему судну, чтобы выгрузить привезённое, а потом что-то погрузить. Давка. Узнав, что судно простоит на рейде до полуночи, я и два моих молодых знакомца с нашего судна спускаемся в уже переполненную шлюпку, направляющуюся к берегу. Шлюпка вообще не освещена, она окутывает нас облаками ядовитых выхлопных газов, и нам кажется, что мы движемся во мраке уже целую вечность. Даже ночью, в темноте, до чего не дотронешься, рука натыкается на копоть. Причаливаем к своего рода огромному молу, стоящему на столбах и освещённому только качающимися туда-сюда лампами, их свет помогает нам взобраться на мол. За набережной виднеется другое полотно воды, чья ширина ограничена светом молодого месяца. Со всех сторон только и разговоров о том, когда шлюпка вернётся назад. Хозяин шлюпки, негр, сварливо отвечает, что не знает, и ввиду того, что спешит, справляет малую нужду тут же, на наших глазах. Все хохочут.
Набережные не мощёные, не ограждённые, земля хотя и засажена деревьями, но во время дождей, разумеется, превращается в вязкую грязь. Дома по другую сторону набережной деревянные, в стиле бунгало: два этажа, галереи, широкие окна с решётчатыми ставнями, со светом, который во все стороны пробивается сквозь тонкие стены. Нас окружает толпа негров с пус-пусами, стараясь навязать свои услуги. Пус-пус – это тележка на двух колёсах, в которую впрягается человек. Всё это вместе, в ночи, отчасти напоминает мне наши македонские поселения на озёрах, а отчасти китайские города, как их представляют в фильмах. Первое большое здание поблизости, вдали от моря – «Гранд Отель», собравший в своих стенах всех белых, живущих в Конакри. Их в зале с двадцатью-тридцатью столами человек десять-пятнадцать.
Бродим по широким авеню, засаженным огромными гвинейскими сырными деревьями15, которые вечерами напоминают наши липы. Тёплый, приятный запах красных цветов накрывает этот уснувший город с широкими улицами, с красноватой утоптанной землёй и хижинами, крытыми соломой. Бунгало как игрушки, то крохотные, а то огромные, если там правление банка или предприятия. Конакри не только тропический город, чьи здания имеют настолько тонкие стены, что видно всё происходящее внутри, но и город провинциальный, с пышными кронами деревьев, палисадниками и узкими улочками. Крики ночных птиц и обезьян приятны столь же, как привычный нам собачий лай.