— Даже Абд ар-Рахман не знает, — сказал бездельник, важно расправляя на своем голубом бурнусе пышную, медного цвета бороду.
А Зельма-бедуинка с татуированными щеками и бесстыдными глазами в сердцах посетовала:
— Ты слишком много толкуешь о стариках. Неужели в твоем рассказе не будет ни одного красивого юноши?
— Всему свое время, женщина, — ответил ей Башир. — А пока с тебя хватит и Ибрагима.
Тут соседи Зельмы, заметившие взгляды, которые она бросала на продавца цветов, посмеялись над ней, а та в отместку выбранила их, впрочем, беззлобно.
И Башир продолжил:
— Когда мы приехали на Гору, солнце уже было высоко, но еще веяло ночной прохладой и над садами витал какой-то особенный, тончайший аромат. Стены частных владений скрывают от глаз путника деревья и цветы, но их запах, необычайно сильный именно в это время суток, распространяется далеко вокруг.
Роскошный автомобиль притормозил перед высокими решетчатыми воротами, которые тотчас отворились, словно по волшебству, на самом же деле их открыл бдительный привратник; далее машина покатила к другим воротам, которые, в свой черед, тоже немедленно распахнулись; и наконец, мы остановились подле невысокого продолговатого здания правильных пропорций. Слуга, поджидавший нас, помог пожилой даме выйти из машины.
Никто из встретившихся нам людей, о друзья мои, не был уроженцем Танжера. Первым нам открыл ворота огромный негр из Судана; тот, что отворил вторые ворота, был выходцем из страны, которая зовется Малайзией, а в слуге, стоявшем у крыльца, я без труда узнал китайца. Шофер приехал из Индии. И с каждым леди Синтия говорила на его родном языке. Все эти люди, не способные общаться ни с кем, кроме нее, относились к леди Синтии с глубоким боязливым почтением. Всю ночь они не сомкнули глаз, ожидая ее возвращения, а поутру готовы были броситься исполнять любое ее желание.
Указав на меня слуге-китайцу и мимоходом бросив ему несколько слов, леди Синтия скрылась в своем великолепном доме. А слуга отвел меня в один из многочисленных флигелей, расположенных среди деревьев подле особняка. Там были холодная и горячая вода, мыло, всевозможные мази и присыпки. Китаец, весьма напыщенный с виду, заставил меня снять всю одежду, намылил меня с головы до ног и подтолкнул под струю воды. Кончив мыть, он обмазал меня какой-то мазью и обсыпал дезинфицирующим средством. Надо сказать, драил он меня жесткими щетками, словно лошадь. В довершение всего он спалил мою одежду, а взамен дал другую — такую новенькую, чистую и благоухающую, что в первые минуты я не мог пошевелиться из страха испачкать ее или еще как-нибудь испортить.
Выйдя из флигеля, я огляделся: восхитительная картина представилась моим глазам. Какие только цветы и деревья меня не окружали! Зеленые травы, пунцовые цветки бугенвиллий и голубые джакаранд были здесь ярче, чем где бы то ни было. В неглубоких канавках день и ночь журчала вода. Но это еще не все, друзья мои! Было там и нечто такое, что прямо-таки свело меня с ума.
В садах, рощах и загонах обитали диковинные животные и птицы. Я уже не говорю о породистых собаках, самые большие из которых походили на львов, а самые маленькие — на крыс, ни о газелях с кроткими глазами, ни даже о ручных обезьянках, прыгающих с ветки на ветку. Я увидел и песчаных леопардов, и жирафов, и прочих редкостных зверей: одни с громадными носами, другие с сумкой на животе, третьи плавали в пруду, словно стволы деревьев, со страшными зубами, торчащими из пасти. И еще я видел клетки с маленькими птичками — у них было яркое золотистое оперение, сверкающее, словно лучи солнца, и гигантских попугаев, сидящих на деревьях на длинных цепочках и переливающихся всеми цветами радуги. Аллах всемогущий! Все это походило на сон или на одну из тех старинных сказок, которые нам сотни раз читал Сейид. Вообразите себе мой восторг, о друзья мои, когда все эти чудеса, живые и всамделишные, предстали передо мной.
Тут слепой рыбак Абдалла торжественно возгласил:
— Трижды счастлив тот, у кого зрячие глаза и кто может наслаждаться подобными красотами!
И Башир продолжил свой рассказ:
— Много времени провел я в этом необычайном месте, то изумляясь до крайности, то очаровываясь, как вдруг заметил, что пожилая дама, хозяйка всего этого богатства, направляется в мою сторону. Она переоделась и сняла вечерний грим. Вид у нее был утомленный: судя по всему, Аллах не послал ей вожделенного сна.
На ее худом желтом лице еще ярче сверкали страшные огненные глаза, уставившиеся на меня так, что мне сделалось не по себе. Бросив резко: «Животные — единственное благословение господа на земле», — она знаком велела мне следовать за ней.