По правую руку от него возвышались огромные горы. Их вершины были увенчаны снежными шапками, а поросшие зеленью склоны купались в солнечных лучах. У их подножия лежало подернутое рябью голубое море. Только в детстве снится море такой удивительной голубизны. В узкой полоске леса, протянувшейся между горами и морем, воздух был напоен сладким ароматом лиан, гирляндами ниспадавших с темно-зеленых крон, а среди бархатистой травы бежали звонкие ручьи. Он сидел среди кустарника на огромной квадратной скале. Рядом с ним была Линдал. Она пела ему песню. Вальдо видел ее во сне маленькой девочкой в синем передничке, но лицо у нее было печальное-печальное. Случилось так, будто он загляделся на горные выси, а когда оглянулся, — ее уже нет. Вальдо спустился с утеса и пошел ее искать. Но он смог найти только следы ее маленьких башмачков. Они отпечатались везде: и на свежей зелени трав, и на мокром песке, там, где ручьи стремились в море. Долго не мог он выследить ее. И вдруг увидел вдалеке ее фигурку, озаренную солнечным светом. Она собирает раковины на морском берегу. Но теперь она уже не маленькая девочка, а женщина, и солнце поблескивает на ее каштановых волосах и на белом платье, в подол которого она собирает раковины. Заслышав его шаги, она выпрямляется и, придерживая рукой платье, которым играет ветер, молча ожидает его. Вот он подходит, она подает ему руку, и они вместе идут по сверкающему песку и розовым морским ракушкам. И слышат они, как шепчутся листья, как звенят ручьи, спеша к морю, и как поет само море.
Дойдя до берега, устланного чистейшим белым песком, они останавливаются. Одну за другой она выбрасывает все собранные раковины, а потом поднимает на него свои прекрасные глаза. Она не говорит ни слова, только кладет одну руку ему на лоб, другую — на грудь…
Неожиданно с криком отчаяния Вальдо вскочил, рывком приоткрыл дверь и высунулся наружу, судорожно хватая ртом воздух.
Боже великий! Пусть все это только сон, но боль так же сильна, как если бы в темноте к нему подкрался вероломный убийца и вонзил нож в грудь. И Вальдо, этот сильный мужчина, дрожал, как испуганная женщина.
— Только сон. Но боль-то была настоящая! — пробормотал он, прижимая правую руку к груди. Потом скрестил руки и выглянул во двор, тускло озаренный звездным небом.
Он все еще был во власти сна. Все еще видел свою подругу, словно и не разлучался с ней долгие годы.
Он поднял глаза на ночное небо, которое давно уже стало родным и близким. Оттуда на него смотрели мириады глаз величавых звезд, образующих короны и круги созвездий. Они и теперь были ему так же дороги и так же загадочны, как и в детстве. Неожиданно он вздрогнул и в ужасе отвел взгляд. Какое их неисчислимое множество — но ни на одной из них нет той, кого он продолжает любить. Обыщи он их все до самой последней искорки света, — нигде ему не найти ее. А завтра взойдет солнце, позолотит горы, и осветит тысячи долин, и снова закатится, и выглянут звезды. И так будет год за годом, век за веком, мир будет жить своей жизнью, день будет сменяться ночью, лето будет чередоваться с зимой, за посевом будет следовать жатва, — ей никогда уже не видеть всего этого.
Вальдо захлопнул дверь, не в силах вынести звездного сияния. Но и темнота была ему невыносима. Он зажег свечу и стал ходить по комнате, все быстрее и быстрее. Протекут долгие века, долгие эпохи — но ее никогда больше не будет. Она уже не существует. Густой туман заволакивал все перед его глазами.
— Где же ее руки, голос, тело? Где ее душа, которая не боялась заглядывать в самую глубь вещей? — закричал он. — Неужели она навсегда перестала существовать? Навсегда? И зная, что этот час неотвратимо наступит, — продолжал он с еще большей горечью, — люди намеренно ослепляют свой разум, подавляют собственные мысли. Хуже того, торгуют истиной и знаниями, хватаются за любую ложь, любую веру, только бы им внушали, что мертвые не мертвы! О, господи! Но что же там, на том свете?
Боль сделала его малодушным, он готов был оплакивать утраченную веру. Именно слезы, падающие на свежевырытую могилу, скрепляют власть духовенства. Ибо душа, что любила и потеряла, взывает об одном: «Да перекинется мост между жизнью и смертью, да смешается Настоящее с Будущим, да будет дозволено смертному накинуть одеяние бессмертия, да будет ему дозволено верить, что мертвые не мертвы. И тогда я уверую во все остальное, все перенесу, все выстрадаю!»
Словно ослепший, Вальдо, склонив голову, метался по комнате.
На отчаянный зов души, утратившей самое дорогое, есть много ответов. Вальдо пытался найти хоть каплю утешения.
«Ты увидишь ее вновь, — говорит христианин, истинно верующий в Священное писание. — Вновь увидишь ее. «И я увидел умерших, великих и малых, предстоящими престолу Его. И раскрыли книги, и по записям в этих книгах умершие были судимы. И кто не был записан в книгу жизни, того ввергали в огненное озеро, и это есть вторая смерть». Да, ты увидишь ее. Она умерла, не преклонив колен, не воздев рук, не прочитав молитвы, умерла, гордясь своим разумом, в расцвете юности. Она любила и была любима, но она не молилась господу, не просила ее помиловать, не каялась в грехах. Ты непреложно увидишь ее вновь».
Вальдо горько усмехнулся.
Ах, как давно уже он не прислушивается к наущениям дьявола!
Но вот еще один голос:
«Ты увидишь ее, — обещает христианин девятнадцатого века, в чью душу глубоко запали семена неверия и свободомыслия, этот христианин обращается с Писанием, как ныряльщик с раковинами: выбирает жемчужины, а остальное отбрасывает. И он умеет подобрать подходящую оправу для найденных им жемчужин. — Не страшись, — успокаивает он. — Нет ни ада, ни страшного суда, Бог милосерден. За этим голубым небом над нашей головой таится всеобъемлющая любовь. Отец наш небесный смилостивится над тобой, и ты увидишь не только ее дух, но и ее маленькие руки и ноги, что ты так любил; ты можешь даже коснуться их устами, если захочешь. Христос воскрес и жил в человеческом облике, — так и она воскреснет. Воскреснут все умершие. Бог милосерден. Ты увидишь ее вновь».
Небесно-прекрасную песнь поет христианин девятнадцатого столетия. Она могла бы осушить слезы, но этой возможности, увы, не дано осуществиться.
«Я любил женщину, гордую и юную, — думал Вальдо. — А ведь некогда и у нее была мать; умирая, она целовала свою малютку и молилась о том, чтобы увидеть ее снова, а если бы сын этой женщины остался жить, и он тоже, закрыв ей усталые очи и разгладив морщины у нее на челе, молил бы бога дать ему снова увидеть ее улыбку. Для сына и рай небесный не рай, если он не узрит милого материнского лица среди ангельских ликов. Юноша будет искать свою возлюбленную мать, она же свое дитя. Чьей же она будет в день воскресения мертвых? Ах, господи, господи! Все это лишь прекрасный сон, — воскликнул Вальдо, — наяву же этот сон никому не увидеть».
Он продолжал метаться с глухими стонами из угла в угол.
И вдруг услышал громкий голос поклонника трансцендентной философии.[12]
«Что тебе до плоти, до грубой и жалкой оболочки духа? Ты снова увидишь ее. Но не руки, ноги и лоб, которые ты любил, а ее самое. Любовь, страх, слабости, присущие, плоти, умрут вместе с нею. Не сожалей о них!
В человеке есть нечто бессмертное — семя, зачаток, зародыш, духовная суть. Ты увидишь ее той, что знал на земле. Как дерево выше семени, так человек выше эмбриона; ты увидишь ее преображенной и увенчанной славой».
Возвышенные слова, услаждающие слух, сулящие жемчужины голодному, золото алчущему хлеба. Хлеб плесневеет, золото нетленно, хлеб легок, золото тяжело; хлеб обычен, золото редко. И все же голодный отдаст все золотые россыпи мира за один-единственный кусок хлеба. Вокруг господнего престола роятся сонмы ангелов, херувимов и серафимов, но что, если душа человеческая стремится не к ним, а всего лишь к одной маленькой греховной женщине, которую душа некогда любила.
— Преображение — смерть! — закричал он. — Мне нужна только она, а не ангелы, такая, как была, не лучше, со всеми ее грехами.
Любимые дороги нам прежде всего своими слабостями. Пусть люди живут на земле, а божьи ангелы на небе.
12
Трансцендентная философия — идеалистическая философия, предполагающая возможность бытия, недоступного для нашего разума, наших ощущений. Основателем ее считается Кант.