Несколько раз пульс удавалось восстановить, но через две-три минуты дефибриллятор снова фиксировал асистолию.
– Надо связаться с детьми, – скомандовал Пэппим. – Есть у них дети? Все это бесполезно, но правила надо соблюдать. Нам требуется разрешение от кого-нибудь из членов семьи, чтобы остановить реанимацию.
– У них нет детей.
– Братья, сестры, еще кто-нибудь?
– В медкарте не указано никаких контактов. Может, у супруги спросить, если она еще не уснула?
– Можно попробовать. Значит, один из вас идет тормошить супругу, а остальные продолжают СЛР. Вперед.
К тому моменту, как я спустился на седьмой этаж, чтобы выяснить, есть ли у них родственники, успокоительное уже успело подействовать. Снится, как она смотрит на меня спокойно-отсутствующим взглядом, кивает, не понимая моих слов, и невпопад отвечает вопросом: «Ему уже лучше?» Как сиделка укладывает ее спать… Пэппим, снимающий очки и устало трущий глаза: «Ладно, можно не продолжать».
Возвращаясь в ординаторскую, я слышу, как из больничного репродуктора – по логике все того же голливудского монтажа – доносится шкатулочная мелодия колыбельной: это значит, что на пятом этаже, в отделении акушерства и гинекологии, только что родился ребенок.
После дежурства я, как обычно, зашел в «Эдуому», держа наготове радостное «этэ сэйн», но уже в дверях понял, что сегодня никакого этэсэйна не будет: Энтони с носорожьим видом промчался мимо меня, оставив Нану обескураженно сидеть за столиком.
– Какая муха его укусила?
– Энтони сделал мне предложение, – с расстановкой сказала Нана.
– Ого… Судя по его виду и по отсутствию кольца, ты ему отказала.
– Какое кольцо? О чем ты говоришь? У нас это не принято. Но вывод правильный.
– А я и не знал, что у вас с ним… отношения.
– Отношения исключительно дружеские. Просто одиноко ему, вот и все. Энтони нужен человек, который будет его слушать и вытаскивать из депрессий.
– Его можно понять.
– Конечно, можно. Мне нужно то же самое. Следовательно, мы друг другу не пара. Примерно это я ему и сказала.
– И что он?
– Попросил, чтобы я старалась не попадаться ему на глаза.
– Может, отойдет?
– Не думаю. Нигерийским мужчинам отходчивость не свойственна. Оно и к лучшему. Мне здесь в любом случае пора закругляться. Особенно после истории с артеренолом.
– Что за история с артеренолом?
– А я разве тебе не рассказывала? Это еще на прошлой неделе случилось. Я отлучилась на пять минут в медсестерскую, а когда вернулась, увидела, что у моего пациента вместо ванкомицина висит капельница с артеренолом[29].
– То есть кто-то ошибся?
– Ошибиться в данном случае могла только я. Но я этого не делала.
– Ты шутишь.
– Зачем мне шутить? Если бы я не заметила, был бы «код 99».
– Кто же мог такое сделать?
– Уж не знаю кто. Доказательств у меня нет.
– А подозрения?
– Недоброжелатели всегда найдутся, а уж среди медсестер особенно.
– Ты Энтони все это рассказывала?
– Боже упаси. Он бы, чего доброго, взялся, как он это любит, вывести злодеев на чистую воду. И сделал бы только хуже. Не надо мне никаких разбирательств. Надо просто собрать вещи и тихо уйти. Попрошу в агентстве, чтобы меня досрочно перевели. Кажется, это можно. Будешь навещать меня в Аризоне, или куда там меня теперь пошлют.
– Ты что, правда решила уехать?
– «…И пришло разрушение»[30]. Нам, африканцам, не привыкать. Я, кстати, так и не спросила: почему тебя так тянет в Африку?
– В Африку?..
– В Африку, в Африку. Туда, где негры живут. Что с тобой?
– Не знаю, по привычке, наверное.
– Что – по привычке?
– В Африку тянет по привычке. У меня это идея фикс еще с первого курса мединститута.
– А тогда почему тянуло?
– Жажда экзотики, юношеский максимализм.
– Ну-ну.
– Не знаю я, Нана, почему меня постоянно куда-то тянет. То есть знаю, наверное. Я ведь эмигрантское отродье, в Америке русский, в России американец. Человеку, который не здесь и не там, надо ехать в Африку. Преодолеть закон исключенного третьего.
29
Ванкомицин — антибиотик, артеренол — препарат, использующийся в реанимации для повышения артериального давления.