— Оставь мальца в покое, иначе будешь иметь дело со мной! — слышался тогда его голос, и любой спешил убраться с дороги этого пожирателя железяк. Когда он был в ярости или пьян, шутить с ним не стоило; из Кёльна, как он намекнул мне однажды, ему пришлось срочно смотаться, потому что в трактирной ссоре он одного так отдубасил, что тот окочурился.
Впрочем, стычки, возникавшие в нашем спальном зале, были, как правило, безобидными. Полюса и Мелана вполне устраивало, что мелкие разногласия улаживаются во внеслужебном порядке, посредством мордобоя. Конфликты почти всегда возникали из-за внезапно пропавших предметов; Бенуа был прав: с такими вещами здесь шутить не привыкли. Особые опасения внушал всем желтый, с ввалившимися глазами испанец, чья семья жила здесь же, в Бель-Аббесе: когда он пробирался между рядами кроватей, каждый старался не спускать глаз со своих вещей. В этом отношении обитатели нашего сектора могли целиком положиться на Массари: он, словно рысь, всегда был начеку.
Зато на другой стороне прохода царил полный кавардак: там сошлись накоротке два легкомысленных субъекта. Они были неразлучны, хотя, выпив вечером вместе в столовой, потом всякий раз изрядно колотили друг друга. Одного из них называли Официантом, и вид у него был плутовской. В сумерках он, всегда в окружении слушателей, сидел на кровати и рассказывал свои истории, преимущественно нехорошего свойства. Официанты, парикмахеры и банщики набираются особого жизненного опыта. Они знают ту часть мира, которая видна через замочную скважину. А наш официант к тому же был склонен к грубым насмешкам, объектом которых чаще всего становился капрал Давид.
Об этом человеке можно много чего рассказать; но я ограничусь той проделкой, из-за которой он сменил официантский фрак на военный мундир. В последний раз он служил в Штутгарте, в ресторане для гурманов — «…но суть не всегда совпадает с внешней видимостью: попадаются жмоты, которые лакают шампанское, а в качестве чаевых дают тебе десять пфеннигов. Таким я охотно подбрасывал под стол еще одну пустую бутылку».
Этот образцовый официант внимательно следил, чтобы от него не ускользали не только наличные деньги, но также еда и напитки. От кухонного буфета в зал ресторана вел темный коридор, через который Официант носил кушанья и где он взимал транзитную пошлину со всех хороших вещей. Так, он имел обыкновение ловко снимать особо ценимый знатоками верхний слой пены — с пива и из откупоренных бутылок игристого вина; и точно так же налагал контрибуцию на жареное мясо и компоты. От него не было застраховано даже рагу: тонкими пальцами, точно пинцетом, проведя дегустацию, он потом теми же пальцами спешно придавал блюду надлежащий вид.
Так он долгое время катался как сыр в масле, пока его не покарала судьба — принявшая образ аппетитной форели, приготовленной с пряными травами для постоянного посетителя. Оставшись в темноте наедине с этой роскошной рыбой, Официант не устоял перед искушением и жадно отломил себе кусочек хвоста. Однако оказавшись на свету, в ресторанном зале, он к своему ужасу увидел, что изрядно перестарался: рыба, если смотреть на нее сверху, являла собой лишь голову да длинный хребет. Официант, быстро замаскировав печальные останки петрушкой, все-таки подал блюдо на стол — в надежде, что клиент попадется особенно глупый или особенно добродушный. Но тут он, конечно, ошибся: клиент, обнаружив голый рыбий остов, тотчас принялся, как бешеный, звать хозяина; тогда наш Официант, не дожидаясь, чем все это закончится, бежал из ресторана, в чем был — во фраке и с переброшенной через руку салфеткой.
Кроме подобных проделок, которыми он очень гордился, Официант обладал обширным опытом, касающимся тех дел, какими занимаются горничные, и тех, какие творятся в плохо освещенных задних номерах маленьких гостиниц. Он был слугой всех продажных и ненасытных душ, угодником чувственных желаний и поглотителем сомнительных чаевых. Поэтому среди нас он чувствовал себя неуютно и высматривал себе местечко помощника по столовой или офицерского денщика.
Приятель, которого он себе подыскал, соответствовал ему, как зуботычина соответствует зубу, но «зуботычина» эта была беззлобной. Его звали то ли Хоке, то ли Хуке, и сразу при моем появлении он поприветствовал меня как земляка, а затем начал расспрашивать, процветают ли еще у нас ярмарки с балаганами, где он когда-то учинял свои безобразия. Такие молодчики вылупливаются порой в почтенных семьях ремесленников или чиновников, и ни папа, ни мама не могут себе объяснить, откуда они взялись. Может быть, в час их зачатия Венера стояла в плохой констелляции; такое ощущение, во всяком случае, возникало, когда ты смотрел в глаза нашему Хуке: в голову приходила мысль, что ему, собственно, следовало бы стать не мужчиной, а беспутной девкой.