Последним из обитателей этого зала мое внимание привлек бледный, темноволосый поляк — мужчина лет тридцати, с лицом тонкой лепки, но уже несколько расплывшимся. Ходил слух, что поляка привела сюда неприятность с растратой кассовой наличности; и он действительно производил впечатление человека, который не может устоять перед соблазном денег и у которого даже крупные суммы буквально утекают сквозь пальцы. Он ни с кем не общался, но временами получал письма, на которые с жадностью набрасывался. Он, похоже, очень страдал здесь: конечно, ему больше бы подошло мягкое сидение красивых беговых дрожек, чем место вроде нашего, где нужно маршировать и тащить на себе поклажу. Кроме того, у него были слабые легкие; после длинной пробежки, с которой здесь начиналось утро, он еще долго не мог отдышаться и откашляться.
Он спал на кровати, обращенной к моей изножьем. Поскольку в переполненном зале днем не было возможности побыть одному, я ночью охотно приподнимался на постели и, бодрствуя, предавался своим грезам в окружении спящих. Обычно очень скоро я начинал различать шуршание и вздохи, доносящиеся с кровати напротив. Загоралась спичка, и я видел, как раскаленный кончик сигареты вспыхивает в такт глубоким, поспешным затяжкам, — словно крошечный маяк в темноте.
Итак, я все же попал в землю обетованную. Правда, муштра, которой подвергал меня ревностный служака Полюс, поначалу почти не оставляла времени, чтобы оглядеться. Через окно взгляд падал на дальнюю скальную гряду, которая в прозрачном воздухе мерцала красными и желтыми переливами, а по мере того как сгущались сумерки, приобретала все более глубокий фиолетовый цвет. Обширная равнина, отделяющая эту гряду от города, была сухой, скудной и усеянной бесчисленными камнями. Я находил, что здесь переизбыток песка и слишком мало деревьев. Все-таки странно, что человек с жадным нетерпением стремится в подобные места, будто они притягивают магнитом…
Оказаться в чужом городе — это всегда было для меня мучительным и волшебным счастьем, какое испытываешь, читая старые книги. Города с церквями, дворцами и многолюдными кварталами: каждый из них — наш большой дом, куда нас доставляет скорый поезд, словно мы перенеслись туда в сапогах-скороходах. И в этих чужих городах мы в известной мере ощущаем более размашистые и сильные колебания времени, мощную тяжесть столетий. Сколько людей жило или побывало здесь… и ко всем им ты испытываешь чувство братской близости, как в просторном отцовском доме. Бывают и города, где время остановилось: с головокружительным чувством ты проваливаешься в воздушную яму, попадая в более ранние слои. Такое потрясение я испытал совсем недавно, в сутолоке на Via Toledo[25], — там у меня словно пелена с глаз упала и я на миг почувствовал себя человеком такого типа, какой после 1789 года совершенно исчез.
Произведения архитектуры тоже обладают колоссальной силой тяжести; бывают мгновения, когда мы понимаем, что этот язык камней обращен не только к человеку. Я в детстве не мог смотреть на некоторые книги без страха — скажем, на «Monumenti antichi» Пиранези[26] (толстенные фолианты, хранившиеся в библиотеке моего отца). Другие памятники, напротив, дышат радостью и жизнью: я, например, был растроган, когда во Флоренции узнал, что тамошний народ очень любит большого каменного Нептуна, которого называет Бьянконе [27], — подобные симпатии свидетельствуют о внутреннем благородстве.
Так же заинтересованно я отношусь к общественным институтам, вообще к любым творениям человека, которые со временем обрели самобытную форму. В связи с этим в памяти всплывает многое: музицирующие камерные оркестры, лекции, маневры флота, военные операции, парады, застолья, знаменитые беседы, — от каждой такой картины в моем сердце начинает звучать особая мелодия.
Но я не помню, чтобы когда-либо потом попадал в места, похожие на то, что описываю сейчас. Оно представляется мне неотчетливо, как ландшафт полузабытого сна, и тому есть причина: я тогда находился в некоей воображаемой точке, в пространстве, существующем лишь в фантазии.
Это отчетливо было заметно по поведению собравшихся там людей. Едва они — обычно с огромными трудностями — достигали своей цели, как их страстное желание добраться до нее сменялось столь же сильным разочарованием, и теперь они с тем же упорством стремились оттуда бежать. Все они искали что-то неопределенное: может быть, место, где законы отменены, может, сказочный мир или остров забвения. Но по прибытии в форт они тотчас же убеждались в бессмысленности своей затеи, и тоска по родине охватывала их, как душевная болезнь.
26
«Римские древности»
27
Белый великан