Уклонившись на голубом глазу от этой авантюры, я решил, что пора отправляться в трактир, где мне назначил встречу Бенуа. От волнения я чуть не забыл сделать порученные мне покупки и вспомнил о них уже возле самой мечети, когда пересекал освещенный багровыми факелами базар.
Я сожалел, что мы не будем жить как те отшельники, что проводили в пустыне по сорок лет, не заботясь о припасах, но внезапно мне в голову пришла хорошая мысль. Я подумал, что в этих краях встречаются и плодовые деревья — например, низкорослые дикие смоквы, которые я сам видел из окна поезда, когда ехал сюда из Орана. Если я сейчас куплю нам такие плоды, то это будет сравнительно небольшим, простительным отступлением от строгих правил отшельнической жизни.
К своей радости я обнаружил, что инжира здесь хоть пруд пруди. Он был в огромных количествах выставлен на продажу почти на каждом прилавке — либо в виде горок золотисто-коричневых плодов, либо как большие спрессованные блоки. Мне особенно понравился один такой блок, состоящий из совсем еще свежих, травянисто-зеленых плодов. Они показались мне очень правильной пищей для предстоящего нам путешествия. В общем, я вытащил из-за пазухи оба хлебных мешка и велел продавцу наполнить их доверху, после чего взвалил на себя, как взваливают на осла, эту тяжелую ношу.
Навьючившись, я решил, что подготовительная часть экспедиции завершена наилучшим образом, и поспешил к условленному месту встречи, чтобы полакомиться блинчиками. Бенуа не зря расхваливал это блюдо: повар вынимал каждый блинчик из большой, наполненной кипящим жиром сковороды, обмакивал в желтый мед и сверху посыпал сахаром. Здесь также можно было попить хороший кофе, сваренный в маленькой медной джезве на раскаленных древесных углях. Пока я в одиночестве наслаждался этими изысками, пробило девять часов и я услышал со стороны вала сигнал горниста, означающий, что ворота казармы сейчас запрут и по городу начнут бродить ночные патрули.
Наконец, уже собираясь покинуть трактир, я увидел входящего Бенуа; на лбу у него красовался шрам, и поздоровался он со мной неприветливо. Как человек, который хочет перевести дух, он заказал себе кофе и бренди; по его словам я понял, что он в курсе моего галантного приключения, но не одобряет его: прежде всего потому, что я сбежал, не позаботившись о товарище.
Чувствуя, что он прав, я не пытался оправдываться — тем более, когда услышал, что бедного Хуке после моего исчезновения здорово отдубасили. Уже упреки, брошенные в мой адрес Реддингером, вызывали у меня постоянные угрызения совести; теперь я дал себе слово, что впредь не стану уклоняться от драк, а буду по мере сил в них участвовать.
Бенуа узнал обо всем от толстяка Гоора, чье подозрение, что я собираюсь пуститься в какую-то авантюру, из-за моих отговорок только усилилось. Поэтому Гоор, незримый телохранитель, крадучись следовал за мной и видел, как мы с Хуке исчезли у желтых дам. Гоор решил на всякий случай подыскать себе помощников и нашел троих — Франци, Пауля и Бенуа; возвращаясь к подозрительному дому, они еще издали услышали жалобные вопли Хуке, а вскоре увидели, что дом осаждает толпа арабов, которая быстро увеличивается. С другой стороны к дому уже бежали солдаты, ибо отношения между ними и туземцами, которых они пренебрежительно называли «холуями», всегда были напряженными и такого повода было вполне достаточно, чтобы противники сошлись стенка на стенку.
Со смесью ужаса и удовольствия я услышал от Бенуа, что дело дошло до настоящего уличного побоища, в ходе которого сражающиеся сбрасывали с крыш черепицу и разламывали заборы на колья. Толстяк Гоор совершал чудеса с жердью от забора, и в первую очередь именно ему Хуке обязан тем, что выпутался из скверного положения.