Продолжать ли продажу рабов? Это не вызывало никаких сомнений. За исключением Золотого Берега, где существовали английские, датские и голландские форты (англичане скупили последние в 1850–1870 гг.), повсюду на побережье крупные традиционные работорговые центры продолжали свою, иногда более чем вековую, деятельность примерно до 1840 г. Вплоть до этого времени репрессивные меры существенного ущерба работорговле не наносили. Спрос на рабов и конкуренция покупателей оставались большими, но конкурентоспособным было и предложение невольников, тому у нас есть немало свидетельств.
На речных протоках Рио-Понго такие работорговые маклеры, как братья Куртис, Фабер, миссис Лайтберн (кузина британского консула в Лагосе Кэмпбелла), имели свои обширные «невольничьи загоны», откуда всегда можно было погрузить на корабли пять-шесть тысяч африканцев (возможно, цифра несколько преувеличена). Невольники поступали, по-видимому, с плато Фута-Джал он. Маклеры заключали с капитанами невольничьих кораблей контракты на поставку рабов в определенные сроки (в течение трех месяцев) и при этом в случае опоздания с поставками соглашались платить компенсацию из расчета одна «голова» за день задержки.
Но задержки были редки. У побережья Сьерра-Леоне, на островах Шербро, соперничество между поставщиками рабов — братьями Каулькер, королевой Та Бомпей и Джеймсом Таккером — никогда не мешало им объединяться, если надо было пополнить трюмы невольничьего судна. Южнее, где речка Зулима при впадении в океан образовала узкий вход для судов, располагался один из самых крупных центров сбыта невольников на всем западном побережье Африки — Галиньяс. Английский историк Адам Джонс{193} установил, что король Шиака поддерживал свою власть за счет непрерывного ведения войн, что давало ему рабов, большая часть из которых поставлялась маклеру Джону Ормонду, самому знаменитому потомку сформировавшейся еще в XVIII в. династии работорговцев. Другой знаменитостью здесь был француз Теодор Кано, по-видимому, пытавшийся перейти на, легальную» коммерцию, но ставший жертвой карательного рвения англичан, которые попросту сожгли его факторию «Новая Флоренция» в 1847 г.
В восточной части дельты Нигера спрос на невольников был еще более значительным, что создавало местные трудности. Интересна как иллюстрация выдержка из весьма яркого доклада капитана невольничьего судна Жан-Жака Гимбера судовладельцам в Санто-Томе, датском острове в Антильском архипелаге, бывшем в то время перевалочным пунктом нелегальной работорговли. 25 декабря 1825 г. его корабль, Ля Фортюнэ» находился в Бонни в восточной части дельты, и капитан сообщал об условиях торговли своим хозяевам — братьям Пардо. По прибытии на место он обнаружил, что на якоре уже стоят два судна в ожидании погрузки живого товара, поскольку король (возможно, Пепер по линии Опубо), обеспечивая свое монопольное право, запретил другим сбывать рабов. Капитан Гимбер уже собирался покинуть Бонни, однако дал уговорить себя остаться в ожидании обещанных ему через 45 дней 230 рабов. Но дело как-то не пошло, и Гимбер потребовал назад задаток, в чем получил отказ. Тогда он попытался действовать угрозами, но был избит палками и уцелел лишь благодаря другим капитанам, сошедшим на берег, чтобы спасти коллегу от «народного гнева». Гимберу ничего не оставалось делать, как вновь войти в переговоры и попытаться загладить «оскорбление» согласием взять на борт больше невольников.
«(…) Наконец, с большим трудом я договорился, что возьму на двадцать больше и тогда будет 250. Прошу поверить, что многие на моем месте не получили бы ничего, а передо мной всего два корабля — бриг на 300 и бриг-шхуна на 250 (речь, безусловно, идет о числе невольников). Думаю, что буду готов к началу декабря. Через 20 дней после моего прибытия король разрешил продавать другим людям, и поэтому много судов, пришедших после меня, отплывут раньше. Но они дают 14 монет, ружье, мешок пороха, и вообще сейчас такая конкуренция, какой еще никогда не бывало…»
Гимбер в довершение всего был арестован крейсером английского флота, что и позволило нам процитировать этот отрывок (ценен как исторический источник). Его значение в том, что автор невольно свидетельствует о сложившейся в то время и непонятой им ситуации: попытка короля Бонни стать монополистом в работорговле быстро рассеялась под давлением населения. У нас есть и другие документы такого характера, но разной степени достоверности{194}.
Второе возможное решение — присоединиться к аболиционизму, или, другими словами, запретить работорговлю. Казалось бы, в осуществлении аболиционизма должны были участвовать сами африканцы, но этого не произошло. Репрессивные меры против работорговли предпринимались только западными странами.
Эскадрами по три корабля дюжина английских военных судов бороздила воды Гвинейского залива в то время, как другие суда постоянно крейсировали вблизи некоторых «горячих точек» работорговли. Эти суда были не так плохо подготовлены к своей миссии, как принято думать. Командуя фрегатом в британском королевском флоте, будущий французский адмирал Руссен восхищался вооружением английских кораблей. Флотилия включала по крайней мере один 42-пушечный фрегат с командой в 245 человек, три-четыре шлюпа с экипажем 100–150 человек и 25–32 пушками на каждом, остальные суда-«бриги» (скорее, сторожевики) и еще меньшие суда с экипажем до 50 человек и примерно двадцатью, а иногда всего двенадцатью пушками. Впрочем, именно эти малые суда могли подниматься вверх по рекам. В соответствии с ходом дипломатических достижений шел и захват невольничьих кораблей: 20 испанских в 1819–1825 гг., 41 португало-бразильское судно в 1824–1831 гг., около 30 французских судов с фальшивыми голландскими и датскими документами (как и в случае с Гимбером).
Уроки в борьбе с работорговлей, преподанные англичанами, привели к тому, что во Франции засуетились и занервничали. Ведь после бездеятельного автономного крейсирования, от которого французские военные моряки испытывали лишь дремоту, и в отличие от того, что долгое время доказывали англоязычные историографы, французские морские репрессии против африканской работорговли поначалу быстро зачахли. Лишь с 1823 г. в соответствии с официальным приказом о мобилизации сил французского военно-морского флота против французских работорговцев ежегодно для крейсирования в море стали выходить пять-шесть кораблей, из которых хотя бы один был фрегатом. Так Франция начала отвечать на брошенный Англией вызов.
Под командованием молодых морских офицеров (Ля-Трейт, затем Массье де Клэрваль, Вияре Жуайез, а в 1838–1850 гг. Буэ-Виломез) флот принял близко к сердцу не столько гуманитарную сторону миссии, сколько защиту чести и достоинства нации. Французские морские карательные экспедиции{195} захватили у берегов Африки, в Бурбоне (остров Реюньон), на Антильских островах и у Гвинейского побережья около 50 французских невольничьих кораблей. Суды в метрополии и заморских владениях сурово осуждали работорговцев, а приговоры публиковались в «Монитер юниверсель». Именно с этого времени совершать работорговлю стало во Франции позорным делом.
Досмотры, задержки и захваты невольничьих кораблей происходили не без трудностей. Они возникали из-за юридических формальностей, географических особенностей района действия, а также вообще из-за сложности человеческих отношений. Главная юридическая трудность заключалась в том, что с точки зрения юстиции захват в море пиратского корабля еще не являлся доказательством факта пиратства. Немало захватов невольничьих кораблей было признано незаконными французским судопроизводством, «так как не было достаточных доказательств» факта работорговли.
У англичан смешанные комиссии обычно принимали решение без права его обжалования: захват судна объявлялся или «правильным», или нет. Если он был «правильным», то это приносило немалую выгоду захватившим судно морякам: они получали значительную премию за каждую «голову вызволенного» африканца (официальная терминология). После 1838 г. к этому прибавилась премия за каждую тонну водоизмещения захваченного корабля, даже если на нем не было невольников, но имелись достаточные основания считать судно приспособленным для перевозки рабов.