Стремясь расширить сферу своего господства, эти империи нападали на соседей, но и сами страдали от того же самого в силу отсутствия естественных преград и неоднородности покоренного населения. Последнее требовало все время подавления внутренних мятежей. Так и шли почти непрерывно вооруженные столкновения, а в последние десятилетия прошлого столетия и войны, вызванные европейскими захватами.
Военные действия неизбежно вели к появлению пленников, а иногда именно они становились главной целью конфликтов. Рабы были тогда же и основным видом дани победителям. Число таких невольников постоянно возрастало, и иногда они составляли 30–50 % от всего побежденного населения{203}. Рабов использовали в самых разных сферах. Их включали в состав армии победителей, что усиливало ее боевую мощь. Однако все чаще рабов стали использовать на сельскохозяйственных работах для расширения плантаций не только местных продовольственных, но и коммерческих (товарных) культур, например масличной пальмы на Гвинейском побережье или же хлопчатника и индиго во внутренних районах.
Рабы обеспечивали существование и достаток ряда социальных групп, которые могли поэтому более активно заниматься политической, коммерческой или военной деятельностью. Наконец, в тех частях материка, где денежные знаки все еще не были в ходу, рабы нередко выполняли роль всеобщего эквивалента: числом рабов, например, оценивались важнейшие товары — соль, быки, ткани. Спрос на рабов был постоянным, и покупали их не только в главных центрах продажи невольников. Рабов можно было приобрести почти в каждой деревне, куда их приводили бродячие купцы. Обычно эти купцы во время военных действий следовали за армией и скупали пленных по дешевке. Широкая сеть работорговли более или менее равномерно охватывала всю суданскую зону{204}.
Однако далеко не все продававшиеся таким путем рабы оседали в местах их продажи. Часть из них отправляли в Северную Африку по многочисленным традиционным караванным путям, мало отличавшимся от транссахарских маршрутов прежних веков. От Томбукту две дороги вели к Марокко, обходя с разных сторон крайне засушливую равнину Джуф и затем соединяясь у уэда Нун, где тогда находился важный торговый центр. Дальше этот путь завершался в Могадоре. Чаще использовался восточный маршрут, проходивший через Таудени, где добывалась соль, и Тиндуф с его возникшим в середине XIX в. крупным рынком.
Другой путь из Томбукту шел на Туат, откуда одна дорога вела дальше в Тафилалет, а другая — в Марракеш (т. е. бывший древний путь в разрушенную уже к этому времени Сиджильмасу). Еще одна дорога из Туата вела к Триполи через Гадамес, который в XIX в. оставался относительно важным центром. Его купцы вместе с негоциантами Туниса и Триполи имели свои представительства на важнейших рынках Судана, где приобретали необходимые товары для отправки на север. Однако связи с Томбукту были ненадежными из-за волнений, периодически охватывавших этот регион, в отличие от контактов с империей Сокото, более прочных благодаря соглашению с крупнейшими кочевыми племенами верблюдоводов. Последние за вознаграждение снабжали купцов верблюдами, а заодно гарантировали свободу передвижения их караванов. Торговый путь шел через Гат и Аир и заканчивался в Кано (на севере современной Нигерии), с которым в те времена Гадамес поддерживал самые оживленные контакты.
Главные торговые пути, пересекавшие Западную Сахару, вели из Судана или к Марокко, или к Триполи, и таким образом между этими регионами существовали прямые связи. Алжир и Тунис находились в несколько ином положении. Купцы из Мзаба, из района Константины и из Туниса направлялись в оазисы, расположенные на главных караванных путях, где ждали товары, но караваны не обязательно проходили в этом месте, и потому объем торговых операций здесь был невелик.
Работорговля сопутствовала всем этим торговым связям. В зависимости от маршрута путь через пустыню занимал от 70 до 90 дней. Не говоря о постоянной угрозе нападения грабителей, сами природные условия Сахары делали каждое ее пересечение очень тяжелым и рискованным. Опасности подстерегали всех, но особенно рабов. Ведь они шли пешком, тогда как хозяева обычно двигались верхом; рабы не имели одежды и поэтому не были защищены ни от сильного ветра, несущего песок, ни от резких колебаний дневных и ночных температур. Если рабы заболевали, их бросали; если каравану не хватало воды (из-за истощения взятых запасов или высыхания колодцев на пути), то первыми умирали от жажды рабы.
Трудно точно определить, сколько рабов гибло в пути, но совершенно очевидно, что такие потери были велики. Однако сухие цифры все равно не смогли бы так передать ценные и в других отношениях сведения, как впечатления путешественника Нахтигаля, которому в 1869 г. довелось двигаться на юге Феццана по караванной тропе, усеянной детскими трупами.
«Несчастные черные дети, — писал Нахтигаль, — по-видимому, в огромном числе встретили здесь смерть на последнем этапе долгого, беспросветного и тяжелого пути. Длинный переход при недостаточном питании и нехватке воды, контраст между богатой природой и влажной атмосферой их родины и сухим убийственным воздухом пустыни, усталость и лишения, порожденные хозяевами и условиями, в которых оказались дети, постепенно разрушили их слабые силы. Воспоминания о потерянной родине, страх перед неизвестным будущим, бесконечный путь под ударами, голод, жажда и смертельная усталость — все это парализовало последние попытки сопротивления организма. Когда эти бедные создания не имели больше сил подняться и двигаться вперед, их просто бросали на дороге, где они медленно угасали под убийственными лучами солнца от голода и жажды. Могилы не прикрывали этих детских трупов; сухой воздух пустыни сначала мумифицировал их, а потом обнажал скелеты жертв людского варварства. Часто, чтобы еще на какое-то время поддержать жизнь, эти несчастные дети (…) пытались за счет невероятных усилий добраться до колодца. Но даже если это им удавалось, у них не было сил открыть его и достать живительную влагу; здесь они оказывались окончательно в объятиях смерти»{205}.
Выжившие после подобных переходов добирались до конечного пункта в полном истощении. Поэтому требовался промежуточный этап, на котором можно было привести невольников в лучшее состояние перед их продажей в городах на севере Африки и обычно дальнейшей перепродажей. Такой этап, наверно, казался невольникам своеобразным раем после всех перенесенных испытаний. Об этом свидетельствует тот же Нахтигаль. Констатируя последствия кошмарного пути невольников по югу Феццана, он отмечает улучшение их положения по мере приближения к Триполи, когда в одном из оазисов они останавливались специально для отдыха. Встречая здесь почти ежедневно караваны рабов, Нахтигаль отмечал, что они «хорошо одеты и накормлены, имеют счастливый и довольный вид»{206}.
Истощенных невольников, не имевших «товарного вида», попросту не купили бы, и поэтому забота о них объясняется чисто экономическими причинами. По тем же причинам заботу о невольниках могли проявлять и позже, особенно о тех, которые предназначались для домашнего рабства. Ведь новые невольники говорили лишь на совершенно незнакомых будущему покупателю языках, абсолютно не представляли себе ни характера предстоящей работы, ни нравов страны, где судьба уготовила им провести оставшуюся жизнь, а поэтому требовалась специальная подготовка рабов перед продажей. В некоторых оазисах по северной окраине Сахары (в Тафилалете, Мзабе и Гадамесе) для этой цели существовали «центры обучения» рабов, где они проводили один-два года, после чего цена на таких невольников сильно возрастала{207}.
Самые активные экономические связи развивались в направлении от Судана к Марокко. По сравнению с предыдущими веками появились новые экспортные товары, например камедь и особенно страусовые перья, пользовавшиеся большим спросом в Европе. Эти товары как бы дополняли традиционные статьи экспорта (россыпное золото, которого вывозили все меньше, слоновая кость, рабы). По данным хорошо осведомленного источника, рабы составляли основную часть «груза» караванов. В конце XVIII в. в Марокко и его предсахарские окраины доставлялось 6–7 тысяч рабов ежегодно. Рабы попадали к вождям крупных кочевых племен, использовались для сельскохозяйственных работ в оазисах, а в городах для домашних работ. Кроме того, часть рабов переправлялась дальше либо в Агадир на берегу океана, где их покупали англичане для своих плантаций на Антильских островах, либо в Алжир, который, как отмечалось, не был напрямую связан с Суданом{208}.