Если всего этого недостаточно для того, чтобы убедить людей не посягать на жизнь крокодилов в африканских заповедниках, то можно добавить, что крокодилы, начавшие свою эволюцию сто восемьдесят миллионов лет назад, — последние представители гигантских пресмыкающихся. Возможно, изучая этих живых ископаемых, ученые наконец разгадают тайну исчезновения динозавров и других гигантских ящеров на нашей планете.
Путешествие в предысторию
Вершина Маргерита горы Стэнли, высшая точка гор Рувензори, большую часть года увенчана густой шапкой облаков. С дороги, которая ведет из Форт-Портала (Уганда) к границе Конго, мы с расстояния сотен метров различали мягкие контуры гор, покрытых богатейшей растительностью. Знаменитые Лунные горы, в ледниках которых зародился один из истоков Нила, не только служат естественной границей между двумя государствами Центральной Африки, но и разделяют два абсолютно непохожих зоологических и растительных мира: залитые солнечные светом саванны и влажный, мрачный, таинственный тропический лес.
На протяжении всего нашего путешествия, начиная с оставленного далеко позади Серенгети, мы видели, что трава саванн кормит бесчисленные стада копытных, постоянно кочующих с одного пастбища на другое. Преследуемые хищниками, лишенные надежных укрытий, травоядные видоизменялись в течение тысячелетий, приспосабливаясь к условиям окружающей среды, и образовали бесконечное число новых форм. Лес, напротив, сохранял живые организмы в их первозданном виде и прятал от глаз человека в глубине девственной чащи.
Непроходимое сплетение деревьев и кустов вплоть до двадцатого века скрывало от ученых такое крупное животное, как окапи. Карликовый бегемот и исполинский дикий кабан были обнаружены всего несколько лет назад. Яркополосатый окапи, питающийся листвой, выглядит предшественником жирафа, остановившимся на полпути в своей эволюции. Карликовый бегемот, по всей вероятности, напоминает своего огромного сородича, до того как тот начал вести водный образ жизни.
Но лес не только окружил тайной жизнь своих четвероногих обитателей. Он сохранил в неприкосновенности примитивный, трогательный в своей наивности жизненный уклад лесных охотников — пигмеев. Эти лесные карлики живут охотой на диких зверей и собиранием плодов, которые дарит им лес. Именно так жили наши предки около трех тысяч лет назад.
При нашей спешке нам было трудно сделать интересные снимки обитателей леса. Жизнь птиц проходит здесь в основном на высоте шестидесяти метров, среди густых ветвей деревьев. Голоса их разносятся по всему лесу, но увидеть их удается очень редко. То же можно сказать об обезьянах. Крупных млекопитающих, например антилопу бонго, кистеухого кабана, который весит сто килограммов, или лесную аптилопу, трудно различить среди густых зарослей, где дальше чем на десять-пятнадцать метров ничего не видно. Кроме того, гнетущая жара, тяжелый воздух, насыщенный испарениями, и москиты отнюдь не благоприятствуют научным наблюдениям. Поэтому мы решили закончить наше фотографическое сафари на одном из крутых склонов Лунных гор, откуда открывается вид на бескрайний лесной массив Итури. В 1967 году я исследовал этот интересный район Конго, жил среди пигмеев и сделал о них фильм. Глядя теперь на лесные дебри, где когда-то скитался, я невольно вспомнил ритуальный танец маленького охотника Ласабо и его соплеменников.
Полная луна, словно огненный шар, поднимается над кронами деревьев. Звучат флейты пигмеев, покрывая вечерние звуки леса, крик калао, призыв филина Верро и смутное бормотание стаи мартышек. Женщины с детьми на руках садятся на корточки вокруг котлов, где бурлит варево из мяса обезьяны колобуса. Охотники с религиозным благоговением смотрят на Ласабо, главного исполнителя группового танца раненого слона. Операторы н звукооператор, с полудня работавшие не покладая рук, закончили трудовой день. Больше, чем от съемок, они устали от зрелища бесконечного акробатического танца, длившегося уже несколько часов.
Потное тело пигмея блестит, как греческая бронзовая статуэтка. К икрам его ног прикреплены погремушки из высушенной кожуры плодов. Большие живые глаза прикованы к наконечнику полированного копья на земле, которым только что танцор-охотник, сидящий теперь в кругу флейтистов, ударил, согласно ритуалу, танцора-жертву в бок.
Ноги Ласабо тяжело топают по красной утрамбованной земле танцевальной площадки под меланхоличный аккомпанемент погремушек, привязанных к икрам ног. Мускулистый торс его украшен гирляндами из зеленых вьюнков. Лицо охотника-пигмея выражает смертельную муку, тело извивается в предсмертных судорогах. Флейты издают звуки, похожие на сладкий звон колокола, на страстный весенний зов большой рогатой жабы. Пигмей уже не человек. В пего вселился дух слона. Он кружится, качается, отступает, но пи на минуту не теряет ритма, который сопровождает его танец от начала до конца, ритма агонии смертельно раненного слона. Когда он падает с открытым ртом в нескольких сантиметрах от наконечника копья, все охотники встают, окружают своего вождя — поверженного слона — и, не переставая играть на флейтах, начинают бешеный танец, который закончится только тогда, когда Ласабо — дух воскресшего слона — торжественно поднимется на ноги и скроется в лесу.
Ребенок с вьющимися, как у барашка, волосами берет меня за руку. Только теперь я прихожу в себя и вспоминаю, что я европеец, приехавший в Африку всего три педели назад, чтобы сделать документальный фильм о последних кочевых охотниках африканского леса.
Сценарий, камеры, спешка, бешеный темп современной жизни на какое-то время исчезли для меня, растворились в тишине африканской ночи. Суетные заботы цивилизованного человека затерялись среди зарослей, как звуки флейт пигмеев. Мое путешествие оказалось во времени гораздо больше, чем в пространстве. Блуждая по дорогам предыстории, я забрел в самую глубину веков. И танец умирающего слона, и кудрявый ребенок, и культура этого племени охотников принадлежат, без сомнения, к чистейшему палеолиту.
Пока наша небольшая кинематографическая группа обсуждает поразительное зрелище, с восторгом отмечая необычное освещение, пластическое совершенство танца, богатство звуков, у меня из головы, тяжелой от сорокаградусной жары, не выходит одна мысль. Что означает танец умирающего слона? Почему главный исполнитель, столь искусно изображающий предсмертные муки смертельно раненного слона, — вождь пигмеев Ласабо?
Пламя костров побледнело и погасло, женщины и часть танцоров, томно поглядывая друг на друга, медленно удалились в свои жалкие хижины из листьев, а я через переводчика продоля «аю расспрашивать вождя пигмеев. Меня предупредили, что, как только коснешься смысла ритуальных церемоний, ответы пигмеев становятся уклончивыми, и я начинаю издалека, выясняю детали охоты на слона, составляющей главное содержание жизни пигмеев.
Во время больших дождей Ласабо на рассвете выходит из селения. Его сопровождает охотник с наивным детским лицом и легкими ногами, который фигурирует в нескольких кадрах нашего фильма. Обнаружив свежие следы слона, они обмазываются горячим пометом животного, чтобы перебить запах человеческого тела.
Ласабо старается двигаться против ветра, чтобы животное, обладающее тончайшим нюхом, не уловило запах врага. Пользуясь слабым зрением гиганта, вождь пигмеев с удивительной осторожностью заползает под брюхо слона, «так, чтобы слышать над своей головой „тик-так“ его сердца». Затем, схватив обеими руками копье с длинным наконечником, он изо всех сил вонзает его в грудь слона и молниеносно прыгает в сторону. В это время его товарищ выскакивает из зарослей и, подобно бандерильеро, отвлекает раненое животное от Ласабо, который все еще находится в пределах досягаемости гибнущего животного.
Рост Ласабо — метр сорок сантиметров, весит он чуть больше тридцати пяти килограммов. Вес же взрослого слона достигает шести тонн. Отец Ласабо, убивший таким способом более дюжины гигантов, закончил свои дни, раздавленный в лепешку, под одним из них. Так погиб брат товарища Ласабо, пигмея с детским лицом.