– Меркулов на связи, – глухо произнес он голосом, лишенным интонаций. И, послушав где-то с полминуты, нахмурился. – Да, Катя, я вас помню, вы звонили мне вчера... Саша жив, но он в коме... Вы ведь, кажется, врач?.. Тогда и сами все понимаете... У меня к вам только одна просьба: ни слова Ирине, ни в коем случае, сделайте все, чтобы она ему не звонила, Ирина Генриховна не должна знать... Что?!
Лиля видела, как побелел еще больше Меркулов, как опустился на узкий диванчик, возле которого стоял, словно у него подогнулись ноги, слушая свою собеседницу.
Потом, тяжело сглотнув, заговорил снова:
– Как получилось, что она узнала?.. Катя, насчет ребенка... это точно?.. – Он снова помолчал. – Убил бы этих телевизионщиков... Какого дьявола в роддоме оказался вообще телевизор?! Ну да... да... Катя, вы должны убедить ее, Саша действительно жив, говорят, это настоящее чудо, но он жив!.. Должна поверить! Вы же ее подруга, найдите такие слова, чтобы поверила, назовите, в конце концов, госпиталь, может, это ее убедит... Да, я пока здесь... Не знаю сколько, – пока смогу, буду сидеть... Конечно, звоните!
Он отключил связь и тяжело откинулся на спину, привалившись к стене, а Лиля наконец сдвинулась с места.
– Константин Дмитриевич? – Она нерешительно подошла к Меркулову, оказывается прикрывшему глаза. Он вздрогнул и, обнаружив возле себя женщину в белом халате, взглянул на нее испуганно:
– Что... Что-то с Сашей?!
– Нет-нет, я всего лишь медсестра, буду возле него сегодня дежурить... Я просто хотела сказать: вот увидите, мы его из этой проклятой комы вытащим! Я... Я от него не отойду, пока не вытащим, вот увидите...
На лице Меркулова мелькнула тень удивления:
– Спасибо, милая... Как вас зовут?..
– Лиля... Я... Александр Борисович шесть лет назад спас моего отца от тюрьмы, от страшного обвинения... Я была еще совсем девчонкой, но все помню... Я даю вам слово, что не отойду от него ни на секунду!.. А Ирина Генриховна – она ему кто?
– Жена... – Меркулов пристально посмотрел на девушку и, немного поколебавшись, решился: – У нее тоже беда... Понимаете, она сейчас находится в больнице, то есть в роддоме... Должен был родиться ребенок, только теперь уже не родится... Ирина услышала по телевизору о взрыве, а там брякнули, что Саша тоже погиб. Словом, ребенка она потеряла...
– Убила бы этих журналюг! – Лиля непроизвольно сжала кулачки. – Да их судить надо!..
Меркулов вздохнул и махнул рукой:
– Без толку, Лилечка... Отмажутся, как всегда... Плохо то, что Ирина Генриховна никому не верит, что Саша жив, даже своей близкой подруге...
Дверь реанимации в этот момент приоткрылась, и оба они – и Меркулов, и Лиля – вздрогнули: в образовавшейся щели показалось красное и сердитое лицо старшей медсестры. На Константина Дмитриевича она не обратила внимания.
– Ты уже здесь? – резко поинтересовалась Клавдия Петровна. – Стоишь лясы точишь?! А ну-ка за работу... Инна что, уже ушла?
– Ушла, – смущенно пробормотала девушка. И, бросив на Меркулова последний взгляд, покорно шагнула к дверям первой реанимации.
Они оба лгали ей... Лгали!.. И Екатерина, которой она так доверяла, и Зоскин... Боже, как же она устала от лжи, которой была, казалось, пропитана вся ее жизнь... Как он может быть жив, если по телевизору ясно и четко было сказано о гибели обоих?.. А тот бредовый звонок на грани бытия и небытия ей просто почудился, пригрезился – не было никакого звонка! Теперь она даже не помнит, мужским или женским был голос... Господи, почему все они не оставят ее в покое?!
Ирина ощутила горячую и душную волну ненависти, внезапно всей своей бетонной тяжестью придавившую ее к кровати. Это не была ненависть к кому-то конкретному, нет... Скорее всего – к тому чудовищу, представлявшемуся ей почему-то сейчас в виде омерзительного серого спрута, который именуется государственной машиной... Государственной машиной, убившей Шурика... Но ведь он сам – сам, так охотно, почти радостно скользил все эти годы в ее отверстую пасть, служил ей, забывая о собственной жене, дочери, будущем ребенке... Как, как она скажет теперь их дочери, что у нее нет больше отца, нет и обещанной маленькой сестрички или братика и не будет уже никогда?..
– Иришка, – она не заметила, когда Катя успела войти в палату, – я тебя прошу, выслушай меня спокойно: клянусь тебе здоровьем моей матери, твой Саша жив! Понимаешь? Жив! Эти телевизионные суки передали непроверенные сведения, ты же знаешь, им главное – опередить коллег, сообщить первыми об очередном ЧП... Ну почему ты мне не веришь?!
Катя устало опустилась на край Ирининой постели в ногах у подруги.
– Ну как мне тебя убедить? – В ее голосе послышалось отчаяние. – Если это поможет тебе прочистить мозги, я назову тебе адрес госпиталя, где он сейчас находится! Завтра Зоскин разрешит тебе встать, позвонишь туда – убедишься сама.
Ирина Генриховна насмешливо посмотрела на подругу:
– У меня, между прочим, есть мобильник, отчего же позвонить я могу только завтра?
– Оттого, что Саша сейчас жив и дышит, но без сознания! Его реанимировали всю ночь... Самый лучший реаниматолог Москвы! Ну сама подумай, какой смысл мне врать?
– Действительно... – Ирина посмотрела на подругу еще внимательнее и только тут отметила почти синюшную бледность Кати, темные круги под глазами... – Ты не спишь из-за меня уже вторые сутки, верно?
– Неважно... – пробормотала та.
– Иди приляг... Все равно караулить меня смысла больше нет... Иди!
Катя хотела было что-то возразить, но, судя по всему, чувствовала она себя и впрямь отвратительно, потому что, поколебавшись, кивнула:
– Ладно... Только дай слово... если почувствуешь себя хуже... Немедленно разбудишь! Я в коридоре на диванчик прилягу.
– Договорились, – кивнула Ирина Генриховна. – Так, говоришь, Шурик в госпитале?
– Конечно! – Катя назвала госпиталь, известный на всю страну, и, успокоенно поглядев на подругу, кивнула: – Дошло наконец, что никто тебя не обманывает?.. Пожалуй, немного вздремнуть мне действительно не мешает... Будь умницей!
Некоторое время Ирина Генриховна Турецкая лежала без движения, бездумно глядя в потолок, внимательно прислушиваясь к своим ощущениям. Несколько минут спустя она, видимо сочтя их вполне удовлетворительными, для того чтобы реализовать пришедшую в голову идею, для начала осторожно села на постели. Немного выждав, решительно выскользнула из-под одеяла и, сделав несколько шагов, замерла посреди палаты. Голова кружилась. Но куда меньше, чем ожидала даже она сама... Ирина огляделась. Ее взгляд задержался на сиротливо висевшем в углу цветастом больничном халате: что ж... выбирать, судя по всему, не приходилось!
Накинув на себя это чудо дизайна явно еще советских времен, она осторожно приоткрыла дверь и выглянула наружу. Как и ожидалось, Катя крепко спала, свернувшись клубочком на коротком диванчике – том самом, на котором провел столько ночей ее Шурик... Как только он умудрялся на нем умещаться!
Ирина перевела взгляд на Катины босоножки, аккуратной стоявшие под диванчиком, и, воровато оглядев пустой коридор, слегка улыбнулась: хорошо, что у них с Екатериной один размер обуви! Халат халатом, но сбегать отсюда в больничных шлепанцах на пять размеров больше ее ноги, пожалуй, затруднительно!
Спустя десять минут, миновав с самым безразличным видом пост дежурной медсестры, она уже торопливо шла по саду, но не в сторону проходной, а в сторону калитки, которая – это знали все пациенты и их родственники – никогда не запиралась.
А дальше? Дальше Ирине Генриховне Турецкой повезло два раза подряд. Первый, когда она почти сразу же поймала машину, собиравшуюся как раз в эту минуту покинуть стоянку, и, честно предупредив какого-то толстого и, как выяснилось, еще и доброго мужика, что денег у нее нет, попросила отвезти ее в госпиталь. Мужик почти не колебался: у него самого, как он рассказал Ирине по дороге, тут лежала жена, к которой он приезжал. Сейчас же возвращался к себе на работу, а названный ею госпиталь, как заверил толстяк, был ему по пути.