На другой день их последнего разговора его результат неожиданно отразился и на судьбе Вьюгина. Он уже покончил с незатейливым обедом, куда входила миска густой каши из сорго и соус с каким-то странным волокнистым мясом. И вместе с угрюмого вида парнем, который приносил ему еду, а теперь пришел, чтобы унести посуду, неожиданно явился один из штабистов Мукамби и до этого Вьюгин видел его лишь пару раз. Он был единственный из всех здешних командиров носивший очки. Впрочем, его широкому лицу с расплющенным носом боксера и маленькими глазками они почему-то не придавали вид образованного человека.
Он буркнул что-то, отдаленно напоминавшее приветствие, сел на табуретку и сказал бесцветным голосом:
— Мне нужно посмотреть ваш паспорт и списать кое-какие данные. Нам это нужно для составления одного документа.
Тон у него был избыточно серьезным, но Вьюгин чувствовал во всем довольно бездарное лицедейство. Какой еще там документ? Ему нужно, чтобы его вывели за линию фронта, как называет это Мукамби, и подсказали нужное направление. Штабист тем временем данные из его паспорта старательно списал. Вьюгин при этом подумал о том, что предложение тайно уехать отсюда ему было сделано тогда у ручья не зря. Те, кто его послали, что-то знают, а он нет.
— Вам нельзя покидать лагерь и вообще надолго отлучаться, — сказал штабист, вернув с непонятной неохотой паспорт. Ведь тот, у кого этот документ изъяли, прочнее привязан к месту, где сейчас находится.
Говорить с ним Вьюгину не хотелось, да и с Мукамби тоже. Он все еще надеялся, что держать его здесь без надобности они не будут, не видя в этом никакой для себя пользы. Вьюгин не знал, что в столице сопредельной страны, где у Мукамби еще осталась пара надежных людей, в советском посольстве вскоре получат странное письмо, подписанное главой повстанцев, которое нужно будет далее направить руководству страны, которое посольство здесь представляет. А в письме будет содержаться предложение, исключающее всякий торг: освобождение их гражданина в обмен на безотлагательные поставки оружия и других указанных в письме военных материалов.
Часового к домику Вьюгина не приставили, но за ним, возможно, наблюдали из приземистого, а здесь все высотой не отличалось, строения недалеко от штаба. Там было какое-то дежурное помещение и все время находились люди при оружии. И вот, ближе к вечеру, когда над лагерем пронесся, шумя в кронах деревьев, сильный, но короткий ливень, в дверь постучался незнакомый ему парень с таинственно мерцающими глазами и передал ему на местном языке чье-то распоряжение следовать за ним. Он натянуто улыбался, словно пытался нейтрализовать этим некоторую категоричность сказанного, но от объяснений уклонился. И Вьюгину ничего другого не оставалось, как идти за ним. Его повседневная жизнь здесь все время зависела от других, он даже склонялся к нелестному для себя сравнению с животным на привязи, причем длина самой веревки неустанно и непредсказуемо уменьшалась.
И вот Вьюгин снова оказался в пещере, но уже с другой стороны горы, где кругом были заросли. Правда, перед входом имелась довольно широкая прогалина, и солнце, которое угадывалось за неплотными облаками, как раз в том месте, чтобы хоть и слабо, но освещать всю эту выдолбленную в камне обширную выемку. В ней были постелены циновки из сухой травы, а также шкуры коз, и именно с одной из них поднялся человек с седоватой короткой бородой. Во взгляде было обостренное внимание, будто он собирался тут же обшарить всю душу Вьюгина, подобно лучу фонарика в темном и заставленном ненужными вещами помещении.
“Вот это да!”, внутренне ахнул он, даже не видя ожерелья из зубов хищников, скрытом рубашкой. “Сам Нкили! Но я-то ему зачем?”
Он еще более удивился, когда колдун заговорил на английском, вернее, на той разновидности этого языка, которым здесь пользуются многие, начиная от мелких чиновников и кончая водителями такси.
— Добро пожаловать в мое временное пристанище, молодой белый друг.
Он подал Вьюгину трехногий табурет, а сам снова легко уселся на козью шкуру и принял ту же позу, что и до прихода Вьюгина — будто и не вставал вовсе. Нкили сразу же ответил на незаданный вопрос Вьюгина, будто давно его ожидал: