Он повернулся к Вьюгину с видом учителя, поставившего в угол ученика перед всем классом, но не уверенного, что этого наказания для него достаточно.
— Как ты все-таки прошел, минуя военные посты, Вьюгин, и кто тебя вывел из лагеря?
— Меня вывел личный колдун этого Мукамби, который на него, видимо, обиделся и решил его оставить без своей поддержки, — с терпеливой доброжелательностью объяснил Вьюгин. — Он научил меня, как сделаться невидимым для врагов и, судя по всему, это сработало. Я теперь всех могу научить этому способу.
Ляхов чуть заметно усмехнулся, а Шатунов хотел что-то сказать, но поперхнулся, побагровел и замахал руками на Вьюгина и на его шефа, видимо, давая этим понять, что не желает их обоих видеть по крайней мере в ближайшее время. Не хватало ее услышать, что говорил этому Вьюгину колдун! Ну и работники этого невидимого фронта. Где их только таких выискивают?
Шатунов улетел ближайшим рейсом и Вьюгин его после этого разговора не видел. Он не забыл его слов об “оргвыводах”, но подумал, что это, скорее, касалось Ляхова. В этом он оказался прав.
Через два дня он получил письмо из-за океана. “Дорогой Алекс”, писала Памела, “у меня все хорошо, недавно мы совершили поездку к Ниагарскому водопаду, а потом еще и по Великим Озерам на теплоходе”.
“Что означает это “мы”?” со смутным подозрением подумал Вьюгин и стал читать дальше: “Чикаго, если к нему приближаться по воде озера Мичиган, издалека немного напоминает Нью-Йорк, видимо, своими небоскребами.”
Далее шло многословное описание озерных красот и выражалось сожаление, что она так мало знает северную часть своей страны. Вьюгину казалось, что Памела так много говорит обо всем этом, потому что не решается писать о чем-то более важном. И вот, ближе к концу она наконец написала, не меняя всей повествовательной тональности письма, о том, что будет всегда вспоминать с радостью и легкой грустью дни, проведенные с ним, но жизнь, к сожалению, прозаична и диктует свои правила, которым лучше следовать, а не сопротивляться им. Поскольку им не суждено в силу многих причин быть вместе, следует решать вопрос их личной жизни по отдельности. Она, конечно, желает ему много личного счастья, сама же она выходит замуж за человека, которого знает еще по университету. Она его, если говорить откровенно, не любит, но это даже и лучше, так как, по крайней мере, ей не угрожает утрата этого чувства, разочарование и все прочее, зато он, ее будущий муж, очень рассудителен и надежен.
Дальше Вьюгин не стал читать, но не принялся мелодраматично рвать письмо на мелкие клочки, усыпая ими пол, а скомкал и сжег его на тарелке, сдув затем пепел за окно, где в это время шел тихий мелкий дождь. В этом он почти неосознанно проявил вполне профессиональный подход к уничтожению компрометирующих документов. Он отправился тут же в один знакомый бар, но вскоре обнаружил, что выпивка, судя по всему, перестала приносить ему облегчение. Вьюгин неохотно вынужден был признать, что даже повышение градусности напитка и его количество не влияет на степень угасания чувства безысходности и прогоняет печаль. Разумеется, само длительное и болезненное внимание к тому, что происходит в душе, нуждается в некоей нейтрализации, но бутылка здесь является плохим подспорьем. Возвращаясь домой под мелким теплым дождем, Вьюгин пришел к утешительному, хотя и крайне банальному выводу, что счастливая и безмятежная забывчивость — вот завидное свойство и лекарство от всех бед такого рода, поэтому ее надо культивировать в себе, как некое полезное растение на садовом участке. И еще здесь всегда готово помочь время — союзник всех опечаленных и даже отчаявшихся от горя.
Придя домой, он, не раздумывая долго, взял и позвонил Мегги Паркс, не думая о том, что может услышать в трубке хриплый плантаторский голос, которого он, кстати, никогда и не слышал. Но ответила ему сама Мегги, сразу же догадавшись, что Вьюгин не вполне трезв. С чуть насмешливой теплотой она спросила его, сколько ему надо выпить, чтобы решиться наконец позвонить ей и почему он так долго это откладывал. Неужели он временно стал трезвенником? И еще она спросила:
— Или у вас было какое-то ответственное и крайне опасное задание, Алекс? Но по телефону о подробностях спрашивать не буду.
Тон ее был, как обычно, слегка насмешлив, но Вьюгин про себя отметил ее интуитивную правильность относительно опасного задания.
— Мегги, я просто рад слышать ваш голос, — неожиданно для себя и почти искренне сказал Вьюгин, и вместо каких-нибудь жеманных слов услышал в ответ приглашение на вполне формальный английский обед, который в домах имеющих традиции начинается между пятью и шестью часами вечера.