Вьюгин время от времени отхлебывал из своего стакана, Мегги пила какое-то белое вино, оба они молчали, но это раздумчивое молчание почему-то не тяготило их. “Нет, в слове “навсегда” есть и положительный смысл”, не мог никак перестать обдумывать свою тему Вьюгин. “В нем может заключаться своего рода залог некоей незыблемости, верности слову, например, или постоянства чувств. Но Мегги мне не предложила остаться и даже, кажется, не намекнула на это. В ее глазах я еще молод и ненадежен. Нет, боюсь, что она во многом права.”
В сезоне дождей, видимо, наступил небольшой перерыв: снова светило солнце, воздух был теплый и влажный, а от земли тянуло паром. Они сидели на веранде, обращенной внутрь двора, а он был окружен непроницаемой зеленой стеной декоративных кустов, что создавало мнимую отгороженность от мира. До авиарейса Вьюгина оставались считанные дни. Он вспомнил, кажется, читанное где-то, что цена, которую платят за неосуществимые цели и, возможно, за упущенные возможности, это отчаяние. Вьюгин решил, что это слишком сильно сказано. Или у отчаяния возможны какие-то градации? Ведь, если вспомнить, почти все его жизненные цели оставались невыполнимыми. Кроме, пожалуй двух: он получил высшее образование и попал в Африку. А что если отчаяние его еще ждет впереди, затаившись где-нибудь, или в очень скрытой форме, замаскированное под что-либо другое? Так, что даже и распознать его будет нелегко. Это словно хроническая и не очень опасная болезнь, от которой не излечиваются, но и, к счастью, не умирают.
Нечто вроде эпилога
И вот много лет спустя Вьюгин, внешность которого с годами претерпела неизбежные, хотя и не столь радикальные изменения, сидел перед выключенным телевизором и вяло размышлял по поводу того, что он только что видел на его экране. А в своих мыслях он не раз до этого просматривал еще один фильм, а именно о своей не такой уж долгой, но достаточно насыщенной событиями жизни в Африке, и было это уже почти четверть века тому назад.
Вьюгин все никак не мог дать оценку этой не очень продолжительной телепередаче, да еще и перебиваемой раздражающими рекламными вставками. А передача эта задумывалась как рассказ о работе разведки в Африке еще в советский период. “О разведчиках”, подумал он с усмешкой, “нужно говорить все или ничего”. На телеэкране же было полно таинственных недоговоренностей, ненужной декларативности и смешной псевдоромантики. Когда пишут или говорят о разведчиках, правду до сих пор надо искать между строк, да и правда у каждого рассказчика может быть своя.
Немало говорилось и о Ляхове, но все это напоминало обычные штампы из “шпионских” историй и в них он с трудом узнавал своего бывшего шефа. Иногда было почти невозможно понять, о каком именно периоде его жизни и о какой работе шла речь в передаче. Рассказывалось о некоторых событиях, к которым был причастен и Вьюгин, но ему не было досадно за то, что не упоминалось его имя. В конце концов, у него была роль безвестного рядового. Африканский связной — вот кем был он тогда и этим все или почти все было сказано. Шла какая-то большая игра, проигранная, как выясняется теперь, а то и вовсе ненужная. Он же был одним из малозначащих ее участников.
Когда он “погорел”, но не на работе, а по причинам личного характера, Вьюгин был, вследствие этого, возвращен на родину. Ему пришлось выслушивать в свой адрес много нелестных слов на паре комиссий, напоминавших трибуналы, где разбиралась его история. Но Вьюгин незыблемо стоял на своем и твердил всегда одно: “Это была провокация. Это была месть наших противников за то, что я им нанес небольшой, но чувствительный ущерб”. Родителям Вьюгин даже и намеком не дал знать о причинах своего досрочного возвращения. “Командировка окончилась”, кратко сообщил он. “Пишу отчет”.
Вьюгин был тогда прощен, но не настолько, чтобы снова заниматься оперативной работой в Африке. О победе Джереми Мгоди на президентских выборах он узнал из сообщений радио и газет, и даже о том, что тот сумел бескровным путем покончить с движением Мукамби. Этому лидеру и его отрядам он предложил амнистию в обмен на то, что они сложат оружие. Им было даже обещано сохранение воинских званий в армии, если они захотят в нее влиться. Мукамби отдал приказ о разоружении, но сам решил не рисковать и тихо скрылся в одной из африканских стран, откуда получал когда-то поддержку, пусть даже только моральную. Какое-то время Вьюгин непроизвольно жил событиями страны, из которой он был внезапно вырван и он отчасти напоминал человека, который, вернувшись из дальнего края с другим часовым поясом, все еще почему-то не переводит своих часов, не замечая, что этим создает себе неудобства.