И почти все в автобусе говорили, потому что почти все ехали не по одиночке. Речь одних Вьюгину была почти полностью понятна, другие говорили на незнакомых языках и тогда он выхватывал из их речи только отдельные понятные слова. Некоторые говорили по-английски, как те двое, что сидели сразу за ним, похожие на чиновников. Вьюгин не сразу понял, что они обсуждали проблему брачного выкупа, отменить который власти не раз порывались, но ничего из этого не выходило. Вернее, он уже был как бы и отменен, но упорно продолжал существовать. Так, выполотые на грядках сорняки, все равно продолжают лезть из почвы, утверждая этим принцип справедливой неизбежности развития жизни. По словам двух собеседников, в некоторых районах сельской местности сумма этого выкупа так выросла, что многие мужчины просто не могут себе позволить иметь жену.
— А что получается? — горячился один из этих двоих, — Девушки заводят внебрачных детей или становятся проститутками в городе.
— И все это от глупой жадности родителей этих девушек, — подвел итог другой, явно осуждая идею спроса и предложения применительно к браку.
Вьюгин подумал, что кто-нибудь из них или они оба являются жертвами такой родительской алчности и не могут обрести спутницу жизни.
Потом они заговорили о белых миссионерах и Вьюгину запомнилась только одна из сказанных фраз:
— Они просто верят в какую-то выдуманную Африку. Эти святые отцы проповедуют ношение штанов и хорошие манеры, веру в божественное начало и санитарию. Только они теряют всоих новообращенных с такой же скоростью, с какой их приобретают.
Вьюгину подумалось, что в этих словах была явная передержка, хотя о работе здешних миссионеров он ничего не знал. Все-таки большинство в этой стране считалось христианами и он не слышал о массовом возврате к язычеству.
Потом они вышли, их место заняли какие-то старики и один из них продолжал рассказ, начатый, видимо, еще на автобусной остановке:
— И разве не сказал однажды клоп своим детям, чтобы они учились терпению. Ибо то горячее, что льется теперь на нас, когда-нибудь станет холодным.
Природа за окном не отличалась никакой экзотикой. Проносились поля проса и кукурузы, а больше заросли сухой высокой травы, местами выгоревшей. Вдали виднелись отдельные зонтичные акации и под ними стада тощих коров. Иногда такое стадо оказывалось рядом и тогда коровы тупо следили за движущимся объектом, видимо, не проявляя большого интереса к неаппетитному подножному корму. В одном месте, недалеко от дороги, целое скопище стервятников деятельно расправлялось с падалью. Автобус зачем-то замедлил ход, до окна долетел трупный запах и Вьюгин успел заметить среди подпрыгивающих грифов рогатую голову на земле.
Дорога до Бутенги заняла часа три и уже из окна автобуса Вьюгин увидел эти самые горы, которые ему предстояло фотографировать. Но ему, конечно, надо было к ним приблизиться и потом уже снимать с разных направлений.
Бутенга был небольшим городком, где самое высокое здание ограничивалось тремя этажами. Одним из этих немногих и была гостиница с затасканным уже названием “Сафари”. Вдали вздымались к бледноватому от жары небу два культовых сооружения: белый католический собор с двумя колокольнями рядом и, тоже белая, мечеть с минаретом, похожим на заостренный карандаш. Вьюгин нашел, что это сравнение так же заезжено, как и название гостиницы, но ничего другого ему в голову не приходило.
“Сначала занимаюсь съемками”, решил он, “потом беру номер и обедаю в гостинице”. Он узнал еще в автобусе, что обратный рейс будет часа через два и он едва ли закончит свои дела. Да и зачем ему, собственно говоря, спешить? Завтра в десять утра будет возвращаться этот же автобус, на котором он приехал. Внутри что-то сладко покалывало, Вьюгин даже вспомнил годы военной службы, хождение в город и по увольнительной, и в самоволку. Забытое ощущение обретения свободы вернулось к нему и еще была какая-то тяга к тому, чтобы разбить монотонность повседневности и вообще тянуло к нарушению запретов. Так, мало пьющий Вьюгин, отпущенный, бывало из казармы до определенного часа, испытывал неодолимое желание совершить хоть какое-нибудь нарушение устава, скажем, посредством выпивки, пусть даже почти символической.
Около часа Вьюгин потратил на то, чтобы приблизиться к этой панораме гор, столь необходимых Ляхову, вернее тем, кто давал ему распоряжения. Надо было еще найти нужные точки для съемки. Вьюгин попробовал вообразить на этих горах будущие железные вышки, какие-то вертящиеся на них конструкции и это вызвало у него только острое эстетическое неприятие всех этих знаков военно-технического прогресса.