Вьюгин надавил вниз на ручку двери, потом, наоборот, слегка подтянул ее вверх и ключ, с радующим слух щелчком, повернулся в замке.
— Надо немного подать дверь вверх, тогда она и откроется, — только и нашел, что сказать он, вспомнив, что такое с дверьми и их замками случалось и в его отечестве, и он это знал по опыту.
То, что африканка продолжала стоять в почти предосудительной близости к нему, его немного нервировало, так как с женщиной другой расы и в другой стране он так близко не стоял. Он уже успел бегло оценить ее несомненную и чем-то пугающую привлекательность. На ней была довольно прозрачная блузка с глубоким вырезом, из которой, как полускрытые пушечные ядра, выпирали два каштанового цвета полушария. А в ту пору, и еще в той части Африки как раз носили предельно короткие юбки, под которые модницы надевали еще и сборчатые нижние из какого-то плотного материала, так что вся конструкция приобретала пышность, напоминавшую наряд балерины.
У них состоялся короткий, но содержательный разговор глазами. Получив причитающуюся ему долю благодарностей, сопровождаемых улыбчивой нежностью взгляда, Вьюгин уже готов был направиться к спасительному убежищу своего номера, удивляясь своему состоянию, весьма близкому к панике. Ему не хотелось думать, что оно объяснялось тем, что в его сумке, которую он поставил на самое дно платяного шкафа, находился фотоаппарат с недоснятой обратимой пленкой. Вьюгин заставил стряхнуть с себя все надуманные опасения, как стряхивают капли воды с дождевика и даже изобразил на своем лице почти естественную улыбку.
— Думаю, что нам пора уже познакомиться, — сказал он, подавляя предательскую хриплость в голосе. — Меня зовут Алекс.
Он решительно сократил окончание в своем имени, чтобы оно выглядело более интернациональным и не вызывало бы вопросов, и услышал в ответ:
— А я Айви, Айви Тамби.
Когда знакомство наконец состоялось, они, не отходя от двери ее номера, успели обменяться парой десятков фраз, причем больше говорила Айви. Так, Вьюгин узнал, что в этом городке ужасная скука, жизнь просто стоит на месте, но есть все же один кинотеатр, который принадлежит, конечно, индийцу, что она не застала своих друзей дома, которым пришлось срочно куда-то выехать и теперь она не знает, куда себя деть до их приезда.
И они расстались, на прощанье обменявшись взглядом, в котором был явный избыток длительности и не хватало вежливой отстраненности.
Приняв наконец вожделенный душ, вода в котором никогда, видимо, не была ни холодной, ни горячей, потому что ее никто и не собирался греть, Вьюгин вытащил из сумки свои легкие светлые брюки, которые специально захватил на тот случай, если придется заменить уже ставшие привычными шорты. Здесь же, он слышал, даже в плохонький ресторан вечером приличные люди в шортах не ходят. А вот в пивной бар можно хоть в набедренной повязке. Вопрос о том, как он проведет остаток сегодняшнего дня был для него уже решен: они вместе ужинают в гостиничном ресторане, потом идут в кино, потом… Видимо, потом они еще пообщаются в полне неформальной обстановке в его или в ее номере. Для того, чтобы это общение происходило более раскованно, Вьюгин зашел в ближайший и вполне приличный с виду магазин, которым владел явный земляк хозяина “Сафари”, и положил в свою сумку то, что заставляет вести себя непринужденно и даже веселит человека независимо от оттенка его кожи, а именно парой больших бутылок кипрского вина (он никогда еще не пробовал вина с острова Афродиты), конфетами, печеньем и кое-какими местными фруктами.
— Сэр, — сказал ему, любезно улыбаясь, владелец магазина, который назывался в дословном переводе так: “Чидамбаранатх Шанкар и Братья. Провизия, напитки и все для повседневной жизни”, — покупки вам доставят бесплатно, если вы укажете адрес.
— Спасибо, мне не далеко, — только и нашел, что сказать Вьюгин, чувствуя некоторую ущербность от того, что он все еще не может себя вести, как классический белый человек в Африке, да и вообще любой, знающий себе цену. То есть, когда покупки приносят ему к порогу дома или за ним по пятам следует босоногий черный мальчишка в рваной рубашке, неся на голове картонную коробку с позвякивающими бутылками.
В жизни Вьюгина за последний год имели место два события, подтверждавшие давнюю притчу о шаткости равновесия между желанием и возможностью. Эти два понятия, как известно, отличаются весьма редкой способностью соответствовать друг другу, о чем Вьюгин напрочь забыл, когда у него возникло желание жениться на одной, весьма привлекательной молодой особе, которая в то время брала у него уроки английского. Но у означенной особы встречное желание такого рода прискорбно отсутствовало, если войти в положение Вьюгина, хотя сам он ей в какой-то мере нравился. Дело, кажется, было в том, что оба они, если пользоваться заезженным выражением, стояли на разных ступеньках социальной лестницы. И хотя в их стране царило тогда якобы бесклассовое общество, такое несоответствие молчаливо признавалось всеми как серьезное препятствие к браку. Уже давно было в ходу кощунственно извращенное высказывание Христа, звучавшее теперь как: “Кесарево кесарю, а слесарево — слесарю”. Было что-то загадочное, даже мистическое, насколько точно эта вульгарная псевдоистина могла быть применима к Вьюгину, ибо его собственный родитель был, действительно, слесарем, а он, следовательно, слесарским сыном. Так что судьба его была предопределена. Почти сразу же после этой матримониальной неудачи Вьюгина в него влюбилась его соседка по общежитию, с другого, впрочем, факультета, существо с доброй душой и другими ценными качествами, но с горестно ординарной внешностью. Вот на ней-то Вьюгин и имел полную возможность жениться, но, как нетрудно догадаться, не имел большого желания. Впрочем, у них даже возник непродолжительный роман, причем вовсе не по инициативе Вьюгина. Видимо, бедняжка думала при помощи так называемой физической близости (духовной она не очень уже доверяла) как-то привязать его к себе. Вьюгин, конечно, терзался, считая себя подонком, и пришел к довольно банальной мысли, к которой приходят поочередно разные поколения людей вот уже не одну тысячу лет, что взаимность в чувствах проявляется с коварной непредсказуемостью, а больше всего с огорчительной редкостью.