Вьюгину надоело молчать и он внес свою лепту в разговор.
— А если эта молодая и со следами былой красоты на лице дама, пожелает, чтобы я…
— Я догадываюсь, о чем вопрос, поэтому его и прерываю, считая его совершенно праздным. Вы на работе, Вьюгин, и должны делать все, чтобы ее успешно выполнить. Ну, а дам, по возможности, не следует разочаровывать.
Ляхов подвез его к тому месту, где был виден памятник африканским солдатам, участникам двух мировых войн, и автобус уже стоял возле агентства “Африкен интертур”. Вьюгин, с небольшой сумкой на ремне, где лежала толстая пачка денег для вождя Лулембе, старался выглядеть бодро, двигаясь к автобусу, но ощущал противную сухость во рту. Он уже понял, что долгие разговоры с Ляховым, которыми он иногда тяготился, подошли к своему логическому завершению и теперь для него начинается пора действий. Поездки на фотосъемки это были лишь небольшой разминкой. В голову порой лезла всякая чушь из прочитанных в детстве авантюрных сочинений, где встреча с африканским вождем иногда заканчивалась для героя ролью живой мишени для метания в нее копий воинами или сбрасыванием путешественника с берега в реку, где его поджидали крокодилы. Конечно, такого быть теперь не должно, но разве кровожадные “император” Бокасса и диктатор Уганды Иди Амин не наши современники?
Было тихое утро, прохлада еще уверенно держалась в местах, куда не скоро доберется солнце. Где-то с недалекого минарета динамик доносил, призыв на молитву, преувеличенно растягивая первое слово и незаслуженно сокращая второе, так что получалось: “алла-а-а-ху акбар!” А в ближайшем католическом храме к заутрене давно отзвонили и служба шла полным ходом, словно корабль под всеми парусами. А, может, уже прозвучало с амвона: “Ite, missa est”, то есть “идите, месса состоялась”.
Африканец с седыми висками, в фуражке и в форме хаки, не сразу нашел его фамилию в списке, с трудом прочел ее, покрутив головой и, конечно, переврав, улыбнулся с профессиональной любезностью и кивнул на открытую дверь автобуса:
— Занимайте, любое место, сэр.
Вьюгин с деланной незаинтересованностью во взгляде (он уже входил в роль туриста) неспешно оглядел заполненный на две трети салон. Почти все сидели парами, видимо, их отношения сложились еще до этой поездки к широко рекламированным речным порогам и водопаду Малунгуби. Правда, Вьюгин узнал это название от Ляхова накануне, хотя изображение его где-то видел на плакатах.
Он спросил с вежливым дружелюбием о возможности занять место рядом у длинноволосой очкастой девицы, являвшей ему свой четкий профиль, получил разрешительный кивок в сопровождении сдержанно-нейтральной полуулыбки. Знакомство с соседями было частью дорожного ритуала в таких поездках и Вьюгин не собирался его нарушать. А вот у себя на родине неуместность такого рода представления себя у него сомнений не вызывала.
— Меня зовут Алекс, а вас?
Вьюгин уже почти освоился с этим своим англизированным именем, с интересом осознавая степень угасания своего прежнего “я” при замене его чем-то другим, но явно не равноценным.
— А мое имя Дороти. Для друзей я Долли.
Вьюгин решил, что поспешно включать себя в их число он пока не будет.
Автобус глухо взревел и рывком двинулся в путь, рука Вьюгина коснулась руки соседки и та ее не убрала. Они теперь ехали на запад, так что солнце светило им в затылок, оно было еще совсем не горячее и даже ласковое.
Африканец в костюме хаки ехал вместе со всеми, но сидел он недалеко от водителя и теперь через микрофон рассказывал на своем своеобразном английском о том, какие места они будут проезжать, прежде чем окажутся на берегу Лунгази, известной своими живописными порогами, водопадом и заповедником бегемотов на обеих берегах реки выше порогов. О том, что там есть еще и заводь с крокодилами, он сказал как-то вскользь, словно щадя впечатлительные души своих белых подопечных.
Возможно, следовало затеять какой-нибудь разговор из вежливости со своей соседкой, но это казалось чем-то непосильным сейчас и он просто смотрел в окно, ожидая, когда автобус будет пересекать трущобные районы, выезжая из города. Он даже заранее впал в недолгую сумрачную задумчивость, готовя себя к тягостному зрелищу, которое когда-то впечатлило его. Но городские власти проявили несложную изобретательность, просто скрыв от проезжающих мимо непривлекательные задворки столицы. С двух сторон асфальтовая дорога была ограждена высоким забором из бетонных плит, поэтому взор проезжающих по ней не мог быть оскорблен зрелищем шокирующей нищеты. Иначе преимущества послеколониальной жизни могли бы быть поставлены под сомнение. Хотя и здесь имелся готовый ответ: нищета — это позорное наследие колониализма. Но как тогда чрезмерное богатство других с тем же цветом кожи?