Вьюгин с трудом открыл глаза и какое-то время тупо соображал, где он находится. Лежал же он на койке одетый, а находился, несомненно, в каюте морского судна. А кому она принадлежала? Все напоминало начало истории в духе Стивенсона. Голова Вьюгина с похмельной замедленностью мыслительных процессов не спешила дать ответ на вопросы, явно не украшающие ее владельца. Путем несложных умозаключений Вьюгин определил, что судно стоит у причала, но явно не на якоре в бухте и, конечно, не в открытом море. В противном случае ощущалась бы хоть какая-нибудь качка. Впрочем, качание под собой он ощутил, когла встал с койки, но здесь причина крылась уже в самом Вьюгине с его похмельным синдромом. Зато в окно, полузадернутое бежевой шторой, он увидел портальные краны, понял, что каюта находится в надстройке и что ему хочется выйти на воздух, а в дальнейшей перспективе опохмелиться пивом. Он вышел и закрыл за собой дверь, а потом глянул на медную табличку вверху, из которой явствовало, что ночь он провел в каюте старшего помощника капитана. Память вернула его имя: Юрий Семенов, с которым они вместе вчера пили. И еще в том приморском ресторане было немало людей с его судна. Забыл только его название и под каким оно было флагом. Впрочем, это он сейчас сам увидит.
Вьюгин решил, что Семенова он искать не будет. Во-первых, удручающая тяжесть в голове, во-вторых, Юра сейчас занят своими старпомовскими делами, несмотря на похмелье. И ему не следует искать его по всему судну и отвлекать от дела.
Он вышел из каюты на палубу, пересек ее странную безжизненность, подумав, что все были в трюмах и готовили грузы к подъему, потом он спустился, слегка пошатываясь, по сходням, где, в суровой отчужденности стоял черный полицейский. Он, видимо, должен был следить за тем, чтобы наверх по трапу не поднимались какие-нибудь подозрительные личности, а больше те из его соотечественников, которые способны что-нибудь стибрить у белых людей.
Дальнейшим воспоминаниям Вьюгин стал предаваться уже в ближайшем баре за бутылкой холодного пива. Картина вчерашнего стала вырисовываться более ясно перед мысленным взором Вьюгина, хотя некоторые детали на ней прискорбно и почти невосполнимо отсутствовали, как на стенной мозаике перед огорченным взором реставратора. В тот вечер, когда он уже хотел уходить из ресторана, устав от одиночества и некоторой неприкаянности, он неким образом присоединился к компании гулявших в том же ресторане моряков. Возможно, он услышал пару слов на родном языке от Семенова, с которыми он обратился к механику-украинцу с его же судна. Потом он выяснил, что механик из семьи, переехавших в Канаду еще во времена, как ее тогда называли, “панской Польши”. А Семенов, видный из себя брюнет с небольшими усами, попал лет пять назад в Австралию, женившись на австралийке белорусского происхождения и тоже из семьи уехавших задолго до войны туда и покинувших все ту же Польшу времен еще Пилсудского. Все это постепенно вспоминал Вьюгин, будто вытаскивал по одной нити из спутанного клубка пряжи.
Он уже кончал вторую бутылку пива “Венценосный журавль” из Уганды в баре “Счастливое число” и на этикетке действительно была изображена эта орнитологическая редкость с хохолком на голове, похожем на корону. Вьюгин решил все-таки припомнить всю историю Юрия Семенова до конца, но Ляхова в это благоразумно не посвящать. Его шеф ведь все склонен понимать только с точки зрения своей профессии. И Вьюгину будет трудно настаивать на полнейшей нелепости предположения, что старпом судна, национальность и название которого Вьюгин так и не узнал, не является заодно и чьим-то агентом и что было бы неплохо его перевербовать. Такой ход мыслей весьма характерен для профессиональных сотрудников “секретной службы”. Так, авторы зарубежных “шпионских” романов имеют обыкновение называть своих сверхпроницательных героев. Тем временем голова Вьюгина, еще не освободившаяся от тяжелого тумана вчерашнего хмеля, получала теперь приток свежего якобы для оптимизации ее работы, но процесс распутывания всего клубка информации, обрушившейся на него вчера, двигался с медлительностью улитки. Он, однако, припомнил главное. Молодой Юра Семенов, сын расстрелянного в конце тридцатых директора крупного военного завода, бывший “спецдетдомовец”, так как его мать находилась тогда в лагере в качестве жены врага народа, поступил в мореходное училище на волне, поднятой и еще до конца не потерявшей силу, в период ниспровержения культа личности великого вождя. Семенову потом даже разрешили плавать на судах загранплавания, чем он и занимался, пока не встретил в Москве (мать к этому времени он уже схоронил) явившуюся из Австралии Раису Тимченко, которая приехала сюда стажироваться как преподаватель русского языка на своем далеком континенте. По-русски она говорила, правда, с весьма заметным акцентом и с вполне доброжелательным интересом присматривалась к своей, теперь уже исторической, родине, ее странному быту и знакомым ей только по литературе нравам. Случайно ли встретился ей молодой морской штурман Юрий Семенов, приехавший на побывку из Риги, где базировалось его судно, или же по чьей-то “наводке”, Вьюгин узнать не пытался. Было налицо совпадение желаний двух сторон при наличии, хоть и трудно, но все же в принципе выполнимых возможностей вступления в брак. Штурман загранплавания Семенов, неплохо знавший в силу специфики своей работы английский, понял к этому времени то, что никого из близких на родине у него нет, а жизнь в стране зрелого (или же, по другой версии, развитого) социализма, причем, на судне еще и под бдительным оком помполита, ему уже была, называя это входившим в моду выражением, “не в кайф”. А поскольку к тридцати годам уже пора бы и жениться, Рая, при очень заметной неброскости ее внешных данных, обладала все же скромным заокеанским обаянием. А, став миссис Семеновой, помогла бы мужу пересечь с ней этот самый океан на предмет создания на другом континенте своего нового дома. Что касается пока еще мисс Тимченко, за ее спиной уже было немало досадных матримониальных неудач, а ее возраст неумолимо приближался к некоей черте, которая ей уже казалась роковой. Вернувшись же на свою австралийскую родину с русским, весьма видным из себя, мужем, с которым вовсе не стыдно показаться на людях, она могла бы рассчитывать на свой заслуженный триумф.