— Как я понимаю, — с притворным миролюбием начал Ляхов, — мне не удалось вас убедить в том, что поддержка антиправительственных сил в стране поставит под удар будущие выборы президента, в которые мы и так уже вложил немало сил и средств.
— Этот ваш президент (он дал ему краткий, энергичный, хоть и непечатный эпитет), — завтра возьмет и переметнется к американцам. Или к китайцам. Хватит, Ляхов, мы уже об этом говорили и я закрываю вопрос.
Вьюгин с огорчительной ясностью отметил для себя, что неуязвимый и никого не боящийся Ляхов как-то смиренно затих. А, может, он просто затаился, как змея в норе, чтобы выждать момент для броска? Для себя же Вьюгин решил, что к выполнению задания отнесется чисто формально. В том, что его посылают доставить этим лесным африканским братьям деньги, он не сомневался. Хорошо, что ему пока не надо сопровождать транспорт с оружием, в котором нуждаются эти борцы с антинародным режимом в своей стране. Видимо, оружие к ним поступает по другим каналам. Он как-то читал в одной английской газете, что Африка сейчас просто ломится от оружия, которое идет сюда со всех континентов. Поля здесь многие все еще обрабатывают мотыгами, зато воюют на танках с приборами ночного видения.
Когда Вьюгин вернулся в свою квартиру, ему подумалось, что в ней кто-то успел побывать, причем слуга Мбизи явно был не в счет. Все, казалось бы, стояло на своих местах, трогая его прямо-таки наивной верностью своему хозяину, а все равно беспокоила мысль, что чья-то чужая рука касалась его вещей, бумаг, возможно, включала стоявший на столе магнитофон “филлипс”. “Это все шпиономания, которой я уже заражен, потому что сам такой”, пытался себя успокоить Вьюгин. Он нажал на клавишу пуска и услышал хрипловатый голос того, к чьим песням попрежнему питал слабость и даже пленку с записью привез с собой в Африку:
Перед тем, как покинуть квартиру, он слушал эту песню и, кажется, даже запомнил то место, где он выключил запись. Там еще звучали слова о том, что не пройдет и полгода, как автор песни или ее лирический герой вернется снова. Вьюгин не знал, что близится время, когда он снова уйдет, но уже не вернется никогда. Нет, кто-то включал без него магнитофон, потому что дальше звучало:
Вьюгин выключил магнитофон. Слушать песню до конца ему сейчас по непонятным причинам не хотелось. Но зато захотелось выпить.
Почему обычный, нормальный, не чуждающийся выпивки человек, не любит пить дома один, а отправляется в бар, где он никого не знает и его не знает никто и уже там заказывает себе выпивку с полным правом и без смущающих его сомнений? Именно так и решил поступить Вьюгин, чтобы по дороге попытаться найти ответ на этот, заданный самому себе и довольно банальный вопрос. Он бегло глянул на свое отражение в зеркале, слегка пригладил волосы и решил, что в шортах ходят здесь даже в самые приличные бары в центре города. Кроме разве что тех лиц, которых именуют респектабельными господами среди африканцев. Это он уже заметил давно и решил, что их просто гложет тайный комплекс неполноценности. Боятся выглядеть недостаточно “цивилизованными”.
Во дворе лениво, хотя и с фальшивой деловитостью, шаркал метлой уже немолодой Тунзи. Он выполнял здесь функцию дворника и владельцы машин приплачивали ему за то, чтобы он гнал в шею всех подозрительных лиц, которые забредали во двор и терлись возле их движимой и такой уязвимой собственности.
Вьюгин поздоровался с Тунзи, услышал ответное “дьямбо”, а потом тот загадочно сказал:
— Если кто-то надолго покидает свой дом, ему надо оставлять там свои глаза. Когда ты, господин, уезжаешь, у тебя должен бывать в доме твой слуга?
— Нет, не должен. Что ему тут делать?
Голос у Вьюгина заметно потускнел. “Значит, догадка меня не обманула”, подумал он. “Мбизи, кажется, меня предает”.
— Он приходил и поднялся наверх, — продолжал Тунзи укоризненно-отвлеченным тоном. — А потом подъехал один белый на серой машине, он был молодой, невысокого роста, в очках и с волосами цвета спелого проса. Я его потом видел в окне твоей квартиры, когда там зажгли свет. Он ходил по комнате и один раз осторожно выглянул в окно.