— Меня уже возили знакомые в два заповедника, — сказала она и добавила с завистью, — а вы, Алекс, наверное, много здесь успели повидать.
— Вы правы, Памела, но только отчасти. Я побывал лишь в одном заповеднике, но повидал, вернее, пережил там многое.
— Когда-нибудь вы мне расскажете. Я ведь немного журналистка и собираюсь написать потом об увиденном и услышанном. Когда, конечно, вернусь в Штаты.
Ее американский выговор казался Вьюгину вначале очень заметным, но потом он перестал его воспринимать. Он объяснил это тем, что Памела ему просто нравится, а тот факт, что она является представительницей явно противоположного и даже враждебного лагеря, придает этому знакомству особую пикантность.
— Мне стыдно признаться, — сказала она с немного нервным смешком, — но я, кажется, вообще впервые встречаюсь с русским. Вернее, с русским из самой России.
— Надеюсь, у вас еще не успело сложиться о нас превратное впечатление? — галантно осведомился Вьюгин.
Теперь они уже вдвоем, обмениваясь впечатлениями, просмотрели большую часть этого фольклорного представления, а потом Вьюгин не без труда изловил такси и отвез Памелу к подруге, у которой она жила. Это был четырехэтажный кирпичный дом с густыми кустами, росшего во дворе чего-то покрытого темножелтыми, очень пахучими цветами. Памела жила на первом этаже и Вьюгин сразу же оценил удобство расположения окон всего в полутора метрах от земли на случай возникновения необходимости срочно и незаметно выбраться наружу. Памела зашла в квартиру подруги ненадолго, чтобы переодеться к вечеру и сказать, что, возможно, сегодня она немного задержится. “Очень разумное предупреждение”, мысленно одобрил ее Вьюгин. Потом у него вдруг возникла беспокойная мысль о том, что она может вообще не выйти из дома, желая отделаться от сомнительного знакомства с человеком из враждебного лагеря. Но она выпорхнула из подъезда в легком платье с голыми руками и остаток дня и весь вечер допоздна они провели в гулянии по набережной, во время которого Вьюгин приглашал ее то в один, то в другой знакомый ему бар, и против таких приглашений, как сразу же выяснилось, Памела ничего не имела.
Поздним вечером они уже самозабвенно целовались на пальмовой аллее, с которой открывался вид на залитый огнями порт, потом это продолжалось у нее во дворе, где они были почти совсем скрыты теми самыми кустами с невыносимо пахучими цветами. Оба они, разумеется, были к тому времени вполне навеселе. Вьюгин уже знал, что она была замужем и всего лишь в прошлом году без особого, по ее словам, сожаления рассталась со своим мужем, который теперь делает успешную карьеру в какой-то постоянной комиссии при ООН.
— Ты знаешь, Алекс, его словно подменили, — говорила она, закуривая между поцелуями сигарету. — Он так уверовал в собственную значимость и важность этой своей комиссии, что меня просто стало от всего этого тошнить. А чувство юмора он уже давно утратил.
— Ты к нему, видимо, слишком требовательна, — выразил предположение Вьюгин, чтобы хоть что-нибудь сказать, а слушать о ее бывшем муже ему вовсе не хотелось. Ревность к прошлому это глупейшая форма ревности, но ей подвержены многие, хотя и стараются это скрыть.
Памела, однако, к теме своего бывшего мужа не возвращалась на протяжении всего конца вечера, а возле кустов с приторно-сладким запахом их желтых цветов, она сказала Вьюгину вполне непринужденно:
— Я бы тебя пригласила к себе — ведь у меня отдельная комната, но я вынуждена считаться со взглядами моей подруги. Мне сначала надо было тебя ей представить. Сьюзи так любит все эти условности.
Вьюгин подумал, что дотянуться до ее окна он бы вполне смог даже в его нынешнем состоянии, но явилось непрошенное и даже как бы укоряющее мысленное напоминание о том, как он взбирался на термитник в заповеднике, спасаясь от леопарда, которого так и не видел. Он решил, что торопить события ему не следует. Главное то, что с Памелой он познакомился, не был ею отвергнут и на этом можно пока остановиться.
— Памела, я приглашаю тебя к себе на ужин. Завтра. Можно вместе со Сьюзи.
Последнюю фразу он добавил без всякого желания, а исключительно из вежливости.
— Сьюзи еще успеет у тебя побывать, — вдруг хохотнула Памела. — Вот я уеду через неделю или две и тогда она может быть твоя.
— Ну, знаешь, — неубедительно возмутился Вьюгин, — как ты можешь так обо мне думать?
— Ладно, ладно, будем считать, что я пошутила, — примирительно проворковала Памела и потерлась щекой о его щеку. — До завтра, милый.
Но на следующий день званый ужин Вьюгину устроить у себя не удалось, потому что Памела решила все-таки сначала познакомить его со Сьюзи, которая оказалась долговязой очкастой девицей ученого вида. К Вьюгину она отнеслась без всякой ревнивой враждебности и разговаривала с ним вполне любезно, хотя и с дозированной искренностью, как с человеком, которому следут в меру доверять, не забывая при этом с кем имеешь дело. Ведь Вьюгин был из той страны, которая вскоре получит ярлык “империи зла”, но и сейчас ее название сопровождалось весьма нелестными эпитетами в прессе, которую читала Сьюзи. Вьюгин по привычке явился с парой объемистых бутылок, но скромное застолье втроем вскоре было нарушено приходом одной американской пары и все закончилось тем, что они направились на чей-то день рождения, где Вьюгин даже увидел несколько знакомых лиц. Несомненно, его тоже узнали те, кому положено было запоминать лица, но с разговорами, в которых бы сквозило желание что-то выведать, к нему никто не подходил. Потом они всей компанией шумно гуляли по набережной под моросящим теплым дождем и Памела заявила, что никуда Алекса не отпустит в мокрой насквозь рубахе. Так, с молчаливого согласия Сьюзи, Вьюгин оказался в небольшой комнате, которую она предоставила в своей квартире Памеле. Он понимал, что ему надо сделать немаловажные усилия, чтобы не улечься совершенно бездарно на широкую тахту и не уснуть пьяным сном рядом с разочарованной Памелой. Усилия его увенчались скромным результатом, но надежда проявить себя когда-нибудь с лучшей стороны у него оставалась.