Мукамби подозвал к себе одну из девиц и что-то ей тихо сказал, причем, Вьюгину показалось, что речь шла о нем, так как она бросила на него быстрый, как пущенный в цель кинжал, и оценивающий взгляд.
А за столом вино заметно развязывало языки и расковывало движения. Предложенный Мукамби вначале в качестве средства общения язык белых людей был дружно, хотя и тихо отвергнут, и теперь вокруг Вьюгина звучала громкая речь, из которой он с ощущением некоторой своей ущербности выхватывал только отдельные понятные слова и иногда части фраз. Вокруг Мукамби в это время сгрудились те, которые считали себя приближенными их предводителя и там шло бурное обсуждение насущных вопросов.
“Интересно, на позициях, которые проходят по склонам гор, находятся ли другие командиры?”, подумал Вьюгин с некоторым даже беспокойством. Для него победа правительственных войск была бы совершенно нежелательна. До того, как он выберется отсюда.
А пока он выискивал способ как-то и не очень заметно выскользнуть из этой пещеры. Но в нее в этот момент вошел еще кто-то и чем-то очень заинтересовал Вьюгина. Он был заметно старше тех, кто сидел сейчас за столом и пил вино со своим предводителем. Седина была слишком заметна на его висках и в бороде и, хотя он тоже был одет в потрепанную полевую форму, чувствовалось, что вся эта внешняя воинственность, которую выставляли напоказ и даже заметно утрировали сподвижники Мукамби, была ему совершенно чужда. Он даже смотрел на них с какой-то ленивой снисходительностью взрослого, наблюдающего шумные игры детей. А сам Мукамби, увидев его, прекратил на время какой-то шумный обмен мнениями. Вошедший и Мукамби обменялись очень содержательными, как показалось Вьюгину, взглядами и во время этого короткого, вполне телепатического, сеанса командиры-собутыльники затихли с тревожной выжидательностью. Кто-то из них поставил перед ним кружку и налил вина из бутыли, которая была полнее других. Он, с какой-то сумрачной сдержанностью, отхлебнул из кружки, но перед этим плеснул немного на пол. “Совершил возлияние в честь духов предков”, сообразил Вьюгин, наблюдавший за ним. Потом он обвел каким-то тяжеловатым взглядом всех сидящих и недолго задержал его на Вьюгине, который нашел это естественным, хотя бы уже потому, что он был единственным “инородцем” в расово однородном сборище. А потом рубашка на груди пришедшего распахнулась и Вьюгин с непонятным беспокойством увидел на его шее шнурок с надетыми на него зубами и, кажется, когтями крупного хищника. “Ну, теперь понятно, кто он такой”, с каким-то даже облегчением подумал Вьюгин и стало ясно, почему у него такой тяжелый и мрачно-загадочный взгляд. А он сам как будто знал это и избегал смотреть на других слишком пристально. Он соблюдал осторожность, как, например, несущий в обеих руках котел, только что закипевший и теперь снятый с огня, опасается плеснуть из него на окружающих.
А та из темнокожих валькирий, по определению Вьюгина, в чрезмерно короткой юбке, которую подзывал к себе Мукамби, пару раз уже проходила мимо, приглядываясь к белому гостю, задевала его бедром, теперь же она нависла над ним и уперлась в его плечо грудью, желая налить ему вина.
— Я больше не хочу, спасибо, — тихо сказал ей Вьюгин на том языке, который она должна была понимать и было видно, что она поняла сказанное, потому что оставила бутыль в покое. — Скажи Мукамби, что я очень устал и хочу спать. Могу я удалиться? Да, и еще скажи, кто тот, который недавно вошел?
Она глянула на него с пугливым выражением глаз, потом приблизила свои губы к самому его уху, обдав его горячим дыханием и винными парами и почти прошептала:
— Это же наш муганга Нкили. Я передам твои слова Мукамби. А меня зовут Венди.
Она быстро отбежала от него и уже была рядом с Мукамби, и он глянул на Вьюгина с пьяной и поощрительной доброжелательностью, при этом вельможно кивнув головой.