В последние дни, вернее ночи, Мукамби засыпал не раньше, чем выпивал треть, а то и половину бутылки виски или джина. Туземные напитки для него были слишком слабы теперь. Он не так боялся неприятеля, который стрелял из пушек в сторону его лагеря, совершал иногда облеты его лагеря со стрельбой из пулеметов наугад. Теперь это делается реже с тех пор, как один их вертолет был серьезно поврежден его зенитчиками. Мукамби больше боялся убийц, которым нетрудно пробраться в лагерь и швырнуть ему под ноги гранату, пустить в него из кустов автоматную очередь. А отравленная стрела? Это для них еще удобнее, потому что она поражает без всякого шума. Да, правильно говорят, что рыба может забыть о верше-ловушке, поставленной для нее, но та о рыбе не забыла. Его еще могут и отравить, поэтому его охрана всегда заставляет поваров пробовать сначала еду.
Мукамби стал почему-то думать о том, что было бы, если бы он не возглавил тогда мятеж в своем батальоне и ему не пришлось бежать после его подавления. Не случись этого, он был бы к этому времени капитаном, возможно, и майором. И это могло быть пределом в его военной карьере.
Что же касается врагов, то они не страшны, если их можно вовремя выявить. Мукамби стал вспоминать жизнь в своей деревне, где провел детство и часть юности. Он ходил в школу при католической миссии и, если требовалось, участвовал в общих молитвах, направленных к богу белого человека, пел Te Deum laudamus и многое другое на латыни. Но разве он перестал уважать и бояться своих духов предков? А обычаи и традиции племени? Разве там мало было ценного, способного пригодиться и сейчас? Даже выявление тех же тайных врагов. Издавна считалось, что главное зло крылось где-то вне племени. В лесу, в реке, в долине, на вершине холма, в другом племени, наконец. Что было тогда главным? Выжить! Как? Поборов зло. А носителей зла внутри племени быть просто не могло. Так все считали. Ведь одна мысль о том, что кто-то рядом с тобой, твой родич, например, является носителем зла, просто может всех убить. И вот люди, которым по какой-то объективной надобности требовалось пересечь границу племени, ну, скажем, пойти в дальний лес на охоту, должны подвергаться сложнейшему ритуалу подготовки. Они едят строго определенную пищу и в строго определенной последовательности, им иногда делаются на теле надрезы или наносится татуировка, они приносят жертвы, они даже временно не спят со своими женами, вообще какое-то время живут отдельно от племени. А по их возвращении все повторяется: только теперь они как бы очищаются от зла, приставшего к ним там, за границей их стерильного от зла мира… Так было раньше, а потом жизнь усложнялась и поняли, что враги, то есть носители зла, могут быть и в своем племени. Иногда, и это вынужден был признать Мукамби, в носители зла зачисляли тех, кто чем-то выделялся среди окружающих. Это могло быть уродство и даже красота. Злодеем мог быть и левша, а левшей всегда в Африке недолюбливали и даже побаивались. Мог им считаться слишком уж сноровистый в охоте или удачливый в рыбной ловле, слишком молчаливый или, наоборот, разговорчивый. Но чаще всего этот внутренний враг выступал в виде злого колдуна или ведьмы. Они могли наслать болезнь, даже смерть, вызвать у женщин бесплодие. И падеж скота был тоже от них. А выявить таких носителей зла мог только подлинный маг-ясновидец. Он также находил и преступников — убийц, воров, мог отыскать и украденную вещь.
Мукамби отхлебнул в очередной раз прямо из бутылки и почувствовал, что тяжесть в груди, вернее, то, что стягивало его грудь, как тесная и мокрая одежда, начинает его понемногу отпускать. Он вспомнил этого старого мага, мугангу, которого звали Лубингира. Да, это был настоящий знаток психологии африканца! Вот как он выявлял преступника. Сажал в кружок с десяток подозреваемых. Давал одному в руки яйцо птицы тви, оно было такое маленькое и хрупкое. Тот передавал соседу, а тот — дальше. У невиновного ведь нормальные реакции, они позволяют ему не раздавить яйцо и бережно передать его в руки другого. А в трясущихся руках преступника яйцо тут же лопалось. Перед этим Лубингира говорил всем, что яйцо это заговоренное им и оно само укажет на злодея. Так оно и случалось. А вот другой случай. Мукамби (тогда его все звали Санго) уже было лет десять, его научили повязывать кусок ткани вокруг поясницы и ему уже внушили, что надо обходить то место, где в реке купаются женщины. В их деревне случилось убийство, и убийца был свой, деревенский. Если бы виновный признался вовремя и сам, последствия можно было бы погасить. Властям они ничего в таких случаях не сообщали. Лубингира проделал бы все нужные очистительные обряды, виновный на время был бы изгнан из деревни и пыль с поверхности его следов была бы собрана и брошена в костер из сухих сучьев дерева мубунго. Потом его родные отдали бы семье убитого телку и бычка. Но он не сознался и тем усугубил свою вину и участь. Муганга Лубингира объявил, что все мужчины деревни должны войти в хижину, где лежал убитый и коснуться указательным пальцем лба покойника, рука которого сама поднимется, схватит убийцу и уже не отпустит. А все беспредельно верили колдуну. У входа в хижину выстроилась очередь и началась проверка. Было и условие: выйдя из хижины, палец надо было скрывать от других, держа руку за спиной и не прикасаться им ни к чему, пока на него не взглянет Лубингира. А он смотрел по очереди на руку каждого, кто выходил. И вот он указал на очередного побывавшего в хижине, и крикнул: “Вот он, убийца!” У того лицо сразу стало серым от страха и он тут же сознался. Лубингира был знаток человеческой души и белые люди называют такого психологом. В хижине было ровно столько света, чтобы только различить лежащий на спине труп и увидеть очертания его тела. А лоб убитого колдун покрыл его же еще не до конца загустевшей кровью, поэтому у каждого, кто касался лба, на пальце оставался ее след. Убийца, по понятным причинам, не решился прикоснуться ко лбу своей жертвы, поэтому и палец его остался чистым. Все было просто.