— Вы бредите…
— Не напрягайтесь, Ландлер. Если попытаетесь ускользнуть и не придете на встречу, я сразу же обращусь к окружному прокурору. Ваша прекрасная карьера близка к закату. Вам остается только развязать мошну и отгрузить деньги. Или сдохнуть в тюрьме.
Слышу щелчок, он повесил трубку. Мне хочется разбить телефон о стену. Придется хорошенько прицелиться, чтобы попасть между картиной Пикассо и Ван Гога «Мужчина в цилиндре». Он нарисован в профиль, мне не нравится, он всегда мешал мне заниматься любовью. Им должны любоваться посетители музея, а я бы предпочел другую публику. Я начинаю молотить кулаками по кровати и потихоньку, ничего не сломав, успокаиваюсь. Я отделаюсь от этого незнакомца. Иначе он меня уничтожит.
Придя от этой мысли в хорошее настроение, я осматриваю комнату. «Мужчина в цилиндре» посмеивается надо мной. Как только я продам дом, он пойдет в музей. Пусть он там издевается над любителями искусства. Я сниму квартиру где-нибудь в гнилом районе Лос-Анджелеса, чтобы мои ладони пахли смогом. Я снова хочу нырнуть в грязь, чтобы прийти в себя. Роскошь убивает привычками, которые она же и прививает. Я отправлюсь на отдых в ад, чтобы снова стать бойцом.
Сидя на краешке кровати, я гляжу на пузырьки и коробки, наваленные вперемешку на ночном столике: успокоительные лекарства, снотворное, а за ночником стоят бутылка минеральной воды и стакан. Позвонивший мне по телефону человек сказал, что я не могу скрыться, но он не прав: если у меня хватит смелости наглотаться капсул, как попкорна в кинотеатре, и впасть после этого в кому, он тоже пролетит мимо денег. Мне хочется выть: ну почему неприметный французский инженер, захотевший победить богачей, должен умирать, превращаться в дым, подобно его сказочному наследству? Я пристрастился к снотворному, и даже если я проглочу три или четыре таблетки враз, я еще побуду в сознании до наступления беспамятства. Если выбирать между тюрьмой и жизнью на поводке, я бы предпочел сначала сломать шею этому ненасытному хищнику, а уже потом покончить с собой.
Звонит телефон, это внутренняя линия. Я снимаю трубку.
— Одну секунду, Филипп. Не вешайте трубку…
Я кладу на ладонь четыре пилюли розового дерьма. Глотаю две, вода течет по подбородку. Затем еще одну… Эта сволочь прилипает к небу, я отдираю ее кончиком языка, и она сразу опускается в пищевод.
— Да, Филипп…
— Я просто звоню, чтобы узнать, не нужно ли что-нибудь.
— Нет, спасибо.
— Не хочу показаться навязчивым… Что хотел этот тип?
Я даю ему подходящее объяснение:
— Работу.
— Работу?
— Да. Он был знаком с Энджи, сказал, что он от нее, а в конторе ему не удалось преодолеть барьер секретариата.
— Он назвал вам свое имя?
— Да.
— Вы его знаете?
— Смутно.
— Странные люди, — говорит Филипп, — Если мсье пожелает, я могу принести напиток, который пьют военные… Мы называем его коктейлем дня Д. Миссис Энджи один раз его попробовала. И надолго запомнила…
Филипп принимал участие в высадке союзников в Нормандии. Я никак не мог понять, почему он нанялся слугой к Фергюсонам, но мое перегруженное прошлое мешает мне копаться в прошлом других людей.
— Расскажите о вашем коктейле…
— Джин, водка, настойка малины, смешанные со свежевыжатым апельсиновым соком и приправленные молотым черным перцем, сахаром. Одна четвертая часть газированной воды. Все перемешивается в шейкере и подается со льдом.
— Граната с выдернутой чекой…
— Но эффективная в случае напряжения.
— Я не напряжен.
— Тем лучше. Мсье всегда умел сохранять хладнокровие… Однако сколько вам пришлось пережить после возвращения из Кении!
— Да, такова жизнь.
Я не добавляю, что и смерть — тоже.
— Разбудите меня утром не позднее половины восьмого. Я хотел бы взять машину. Без водителя.
— «Кадиллак» сегодня вечером отправили в ремонт. Вы хотите «ролле» или «ягуар»?
— Все равно…
— Отлично, мсье. Желаю вам спокойной ночи.
Едва он вешает трубку, как я начинаю перебирать разные предположения. Единственный человек, который мог бы меня обвинить, если он еще жив, не располагает никакими доказательствами. Здесь будет мое слово против его. Кроме того, такой шантаж был бы явно не в его стиле. Не в его стиле? Я ничего не знаю о людях, я каждый день сам себе удивляюсь.
Действие снотворного заставляет себя ждать, я ищу другой пузырек с более сильным снотворным и с ужасом слышу — я не ошибаюсь, — где-то во мне плачет ребенок. Он так волнует меня, что по щекам текут слезы. Я хотел бы вытереть лицо, но руки наливаются тяжестью, я слышу этот плач… В моей душе блуждает маленький французский ребенок. Я окликаю его: «Перестань плакать, еще не все потеряно. Замолчи». А он плачет и плачет, таблетки действуют медленно, я глотаю еще.
Шея моя покрывается горячим потом. Я ложусь и начинаю скользить куда-то. Сколько видений… Залитый солнцем Париж, зеленые листья с желтыми прожилками. Я подхожу к отелю «Крийон». Мне тридцать пять лет, возраст самый боевой…
Словно предмет, отпущенный безразличной рукой, я падаю в прошлое.
2
В тот день я находился в отеле «Крийон» на представлении моей фирмы. Я много потрудился, чтобы добиться этой чести. Задолго до этого я приходил в бешенство при мысли о том, что туда могли послать кого-то другого. Я надеялся привлечь к себе внимание одного из тех американских боссов, жизни которых я так завидовал,
Прием проходил в шикарном зале отеля. Я вращался среди супербогачей, хозяев и их ассистентов, прихлебателей, следовавших за ними как тени. Для того чтобы меня сюда послали, мне пришлось умаслить директора, который меня курировал. Я пообещал ему подготовить планы реорганизации экспортных служб компании, чтобы он выдал их потом за свои собственные. У меня были международные дипломы, я говорил на трех языках и менял свои знания на ничтожную выгоду. Меня всегда ставили на место: «Вы слишком много работаете, Ландлер. Знаете, у нас во Франции не принято спешить…» Это «у нас» было намеком на мою мать-немку, что было известно из моей биографии. Поэтому я был вынужден ограничиться исправлением ошибок в письмах на английском языке и составлением проектов, запиравшихся в металлические ящики, ключи от которых потом куда-то пропадали.
Но тогда, там, возбужденный и нетерпеливый, приблизившийся наконец к отцам международной химической промышленности, я ждал подходящего случая. Проведя тщательную рекогносцировку, я выбрал своим объектом одного из самых известных. Это был Рой Харт, один из ведущих производителей химической отрасли США. Я с трудом протолкался к тому, у кого было все — деньги, власть в Америке. Настойчиво поработав локтями, я смог втиснуться в его окружение и представиться. Он бросил на меня безразличный взгляд, буркнул «Хелло!» и повернулся к голландцам. Но я не хотел его упустить и последовал за ним. Мы были ровесниками. Если бы мне удалось показаться ему интересным французом, способным дать советы по инвестиционным проектам в Европе… У меня на руках были козыри: немецкая внешность, легкий загар, оксфордский английский и прекрасно пошитый костюм. Мои коллеги часто шутили, говоря, что я похож скорее на игрока в регби, нежели на сотрудника фирмы.
Толпы людей то приближали Роя ко мне, то удаляли его. Но в конце концов мне удалось вписаться в его поле зрения. После одной фразы, которую я перевел на английский язык, чтобы восполнить недостатки словарного запаса некоего парижского инженера, Рой похвалил мой английский. И я тут же рассказал ему о своей профессиональной деятельности и даже намекнул на «Кантри Клаб» в Сан-Диего, чтобы показать свой социальный уровень.
Он посмотрел на меня с некоторым удивлением:
— Вы знаете Калифорнию?
— Конечно.
Я стал на все лады расхваливать восточное побережье. Очень трудно надолго привлечь к себе внимание богатых людей. Даже когда говорят о них, им это быстро надоедает. Рой Харт уже собрался отойти в сторону, но тут я удержал его за руку и пригласил отобедать на следующий день в ресторане «У Ленотра». Он подумал, а потом с улыбкой ответил: